Больше я не могла этого выносить. Не думая о хороших манерах, я соскользнула с кровати, подползла на четвереньках к окну, осторожно приподняла голову и посмотрела вниз. На краю террасы, не совсем под моим окном, а чуть правее, напротив окна гостиной, стояли в лунном свете три человека – мосье де Мирандоль, Робин Уэбстер и Эвелин Девениш. Хотя граммофон уже смолк, в гостиной еще горел свет, и Эвелин внимательно наблюдала за ее открытой дверью. Она стояла спиной к саду и время от времени издавала предупреждающее шипение. К счастью, мое окно ее не интересовало. В гостиной время от времени кто-то подходил к стеклянной двери, а я, несомненно, считалась крепко спящей.
«В среду или в пятницу, – сказал Робин Уэбстер. – Чем скорее, тем лучше».
«Тогда в среду через две недели, – отозвался мосье де Мирандоль. – Понадобится время, чтобы дать знать нужным людям. К этому сроку я сумею все устроить».
Но его голос звучал неуверенно. Для меня было очевидно, что мосье де Мирандоль встревожен. Дело, в чем бы оно ни заключалось, получило слишком большую огласку, а это было опасно. Люди, прослышавшие об этом, могли настаивать на своем участии. Де Мирандоль упрекал Эвелин Девениш, что она чересчур много болтала в Бордо и что какая-то «affreuse»[78] женщина навязала ей себя буквально силой. Эвелин оправдывалась. Я услышала фамилию Коризо – тогда де Мирандоль пожал плечами с видом светского льва и четко произнес своим писклявым голосом: «А, Жанна Коризо! Это другое дело – не возражаю. Но старуха!»
«Ведь все будут замаскированы», – настаивала Эвелин.
«Кроме меня», – сказал Робин Уэбстер.
«И меня, поскольку использован мой дом», – подхватил де Мирандоль.
«Ш-ш! Она идет!» – зашипела Эвелин Девениш.
«Тогда я ухожу, – заявил Робин Уэбстер. – Доброй ночи».
У меня создалось впечатление, что он ухватился за предлог, чтобы улизнуть. Когда Робин повернулся и зашагал по террасе в сторону рощи и своего шале, прозвучала фраза, которая все мне объяснила. Я могла бы сотню лет слушать намеки и никогда не добраться до истины. А теперь она вспыхнула у меня перед глазами таким ужасным, слепящим пламенем, что я сползла на пол и забилась в угол.
«Доброй ночи, дружище Гибур», – с писклявым смешком отозвался де Мирандоль. Робин Уэбстер тихо засмеялся, обернувшись – его лицо, освещенное луной, внезапно приобрело хитрое выражение. «Пожалуйста, тише!» – шепотом взмолилась Эвелин Девениш и впервые посмотрела вверх, на мое окно. Тогда я испугалась и соскользнула на пол, молясь, чтобы она меня не увидела. Я утешала себя мыслью, что в любом случае она должна быть уверена, что я ничего не поняла из слов де Мирандоля.