– Дон Батиста несколько раз тебя спрашивал. Он очень недоволен. Он говорит, что ты обещал ему реставрировать диван, который он хочет подарить дочери на свадьбу в декабре.
– Скажи ему, что я успею. Что еще случилось?
– А что может случиться? Революция?
– Откуда я знаю. Просто спрашиваю.
– Хуан умер.
– Кто?
– Хуан. Старый консьерж.
Она говорила теперь помедленней, но все равно слишком громко. Она, наверное, считала, что иначе он ее не услышит – ведь Норвегия так далеко. Интересно, сумеет ли она показать Норвегию на карте. Как странно – он особенно чувствует ее близость, когда она говорит об умерших. Смерть старого консьержа Хуана его не удивила. Несколько лет назад тот перенес инсульт и после этого еле-еле, приволакивая ногу, передвигался по двору, как бы примеряясь к работе, сделать которую надо бы, но сил уже нет.
– Когда похороны?
– Уже похоронили. Я положила на гроб цветы. От тебя тоже.
– Спасибо.
Они замолчали. В трубке шипело и потрескивало.
– Мария, – сказал он. – Я скоро приеду. Мне тебя очень не хватает. Я тебе не изменил. Но это очень важная поездка. Я как во сне, мне все время кажется, что я в Буэнос-Айресе, а все мне только снится. Мне надо было увидеть то, чего я раньше не видел. Не только их светлую мебель, но и себя самого. Я старею, Мария. В моем возрасте надо ездить одному, чтобы понять, кто ты есть. Я возвращаюсь другим человеком.
– Каким еще другим? – спросила она с беспокойством.
Он знал, что Мария очень боится перемен. Зачем он все это говорит?
– Я стал лучше, – сказал он. – В дальнейшем буду есть только дома. Может быть, иногда, очень редко, загляну в «Ла Кабану».
Судя по ее молчанию, она ему не поверила.
– Я убил человека, – сказал он. – Человека, который много лет назад, когда я еще жил в Германии, совершил чудовищное преступление.
Зачем он это сказал? Он и сам не знал. Исповедь по телефону с одного конца земли на другой. Он, исповедующийся, сидит в горной хижине в шведском Херьедалене, а она, исповедник, – в тесной и сырой квартире в центре Буэнос-Айреса. Признание человеку, который просто не поймет, о чем речь, который вообще не в состоянии представить себе, что он, Арон Зильберштейн, способен на насилие по отношению к другому человеку. Наверное, слова эти вырвались у него потому, что ему просто-напросто стало уже не под силу нести этот груз в одиночку. Он должен был с кем-то поделиться. Пусть даже с Марией, хотя она и не поймет, о чем он говорит.
– Когда ты приедешь? – снова спросила она.
– Скоро.
– Квартплату опять повысили.
– Помолись за меня.
– Из-за квартплаты?