Генрих по-прежнему много времени проводил среди своих картин. Правда, Машу он теперь не звал, да она и сама не хотела спускаться в мрачное подземелье и встречаться там с хвостатыми натурщицами. Если раньше супруги вместе читали, Генрих много рассказывал жене о финских писателях, нравах финских обывателей, о местных обычаях, то теперь все чаще они проводили время в отчужденном молчании. Аглая Францевна, пытаясь скрасить унылость таких молчаливых вечеров, часто играла на фортепьяно. Новым музыкальным увлечением баронессы стало творчество модного композитора Сибелиуса. Его «Грустный вальс» частенько звучал под старыми сводами Сиреневой виллы. Играла она превосходно, с чувством. Маша любила музыку, ей нравилась игра баронессы. Но это относилось только к музыке, ибо все прочие ее «грехи» оказались обманом – милые подарки, якобы от мужа. На самом же деле Маша теперь прекрасно понимала, что изысканные безделушки, со вкусом выбранные платья, меховое манто – это все дело рук вовсе не Генриха, а его матери. Это она угадывала все ее желания и преподносила подарки, как знак трогательного внимания сына. Сам же Генрих, погруженный в непрестанную борьбу с безумием, просто был не способен на такое, хотя страстно этого желал. Он в самом деле любил Машу. Присутствие Маши и впрямь оказывало на него благотворное воздействие! Он пожирал ее взором, упивался ароматом, прикосновениями к нежной шелковистой коже. Генрих готов был часами слушать голос жены, да только она теперь все молчала.
Однажды он попытался возобновить их супружеские отношения. Барон пришел к жене, когда она уже собиралась лечь спать. Кайса, помогавшая госпоже расчесывать волосы перед сном, при виде молодого господина тотчас же покинула спальню барыни. Генрих приблизился к супруге и стал покрывать ее шею и открытые плечи неистовыми поцелуями. Он думал, что ему удастся вновь пробудить в Маше прежнюю чувственность. Но она оставалась недвижима. Поцелуи мужа казались прикосновениями жабы. Сжимая жену в объятиях, Генрих хотел запечатлеть неистовое лобзание и на ее устах. Он приблизился к ее лицу и встретил холодный, злой, отстраненный взгляд. Она не закрыла глаза, как обычно. Генриха точно облили ледяной водой. Если бы она плюнула ему прямо в лицо, наверное, он не был бы так потрясен. Он закричал, застонал, затряс ее, как тряпичную куклу, и выбежал вон. Маша закуталась в одеяло и накрыла голову подушкой, чтобы не слышать стенаний супруга, разносившихся по всему дому. Нет, она не была жестокой. И откровенно говоря, ей все же было его жаль. Если бы не Колов, она, наверное, за долгие годы привыкла бы к мужу, притерлась. И может быть, полюбила. Самую малость. Может быть. Если бы не Михаил…