– Хорошо. Вынимай. Слегка раздуй щеки.
Я отщелкал серию снимков своим "Никоном" и проявил на следующий день в местной аптеке. На фото Эдит выглядела сорокалетней. Чернильным ластиком я стер из паспорта имя, дату рождения и цвет волос, затем вписал новые данные черными чернилами. Сменить номер оказалось еще легче, если не считать того, что провести эту операцию надо было на всех тридцати двух страницах документа. Среди барахла, которое я перевез из квартиры отца на Ибицу, лежало несколько наборов букв и цифр, которые легко переносились на другую поверхность, стоило только потереть. Шестерки и тройки легко превращались в восьмерки, а пятерки – в шестерки; правда, на тридцать второй странице и такая мелочь показалась каторжной работой. На старой фотографии, разумеется, ярко выделялась печать швейцарского посольства. Какое-то время я придумывал способ решения проблемы, но потом все-таки изобрел простой метод копирования. Я поместил снимок Хельги Ренаты Хьюз в черном парике на изображение в паспорте и с силой начал тереть их ластиком. Через несколько минут бледный оттиск печати появился на второй фотографии. Подогнав все под нужный размер, я наклеил снимок в паспорт.
Осталось всего две детали: пурпурная печать швейцарского консульства и подпись. Должно быть, я устал или подпал под влияние излишней самоуверенности, когда взялся за эту работу. Когда уничтожение "Барселоны" закончилось – вскоре ее заменит "Амстердам" или "Стокгольм", – силуэт букв все еще отчетливо проступал, а сама печать выглядела отвратительно. Лезвие бритвы опасно истончило бумагу: если впечатать название другого города, оно неминуемо расплывется. Я взял пурпурный фломастер и заново вписал "Барселона". Получилось не очень.
С подписью пришлось намучиться еще больше. Эдит написала свое имя полностью размашистым почерком; чернильный выводитель выбелил красивую бумагу с водяными знаками, но имя Эдит Ирвинг все еще было видно. Осторожность привела к раздражительности, а та, в свою очередь, – к иррациональной храбрости. Следуя стилю подписи, я взял толстый синий фломастер и размашисто написал "Хельга Р. Хьюз". Белые следы все равно виднелись. В ярости я бросил паспорт в ящик, с грохотом захлопнул его и постарался обо всем забыть.
Полпачки линованной желтой гербовой бумаги прибыло от Дика три дня спустя авиапочтой. Я получил посылку вместе с остальной почтой в банке по пути в студию на Лос-Молинос. Все утро я провозился со сценой в новом романе, которая нуждалась в серьезной переработке, но взгляд постоянно сползал к пачке желтой бумаги, небрежно валявшейся на полотняном стуле. Я принялся рыться в сундуке, втиснутом позади кровати, и нашел то, что искал: старую истербруковскую ручку и бутылочку чернил "Паркер". Черная жидкость засохла от старости, но на поверхности еще остался водянистый слой примерно с дюйм толщиной, годный для использования. Я промыл перо под краном с холодной водой на кухне. Как мне представлялось, Ховард Хьюз – именно такой старомодный человек, который должен использовать нечто подобное. Кстати говоря, сам я не пользовался похожим агрегатом уже лет десять. Все письма, написанные мною в "Макгро-Хилл", были созданы при помощи обыкновенных шариковых однодневок.