— Любовник матери убит ударом молнии? — удивилась Надья.
— Всякое случается, — проговорил Жан-Жан, — но что топор был принесен в комнату не молнией, это точно! Господи, какой идиот писал все это?
Марсель быстро пробежал страницы: около трупа был обнаружен оплавленный топор. Он передал папку Жан-Жану.
— Вы верите, что…
— Не знаю. Мужчина, женщина, ребенок. Мужчина мертв, женщина мертва, ребенок выжил, потому что ел собственную мать… А на кровати топор. И грозовая ночь.
— Просто фильм ужасов какой-то, — проговорила Надья.
— У фильма ужасов есть одно преимущество: ты знаешь, что он кончится.
— А что-нибудь осталось от этого сгоревшего дома? — вдруг спросил Марсель.
— От Ла Паломбьер? Не знаю. Можно съездить. Я записал адрес. Пока что Паоло не подает признаков жизни.
— Он проехал до того, как перекрыли выезды.
— Наверное, вам будет лучше остаться здесь, — проговорил Жан-Жан, обращаясь к Надье.
— Разрешите мне поехать с вами. Если Момо суждено умереть, я должна быть там. Дайте мне шанс.
Жан-Жан пожал плечами. Снял трубку.
— Вызовите мне Костелло и Рамиреса. Пусть ждут в Таннероне. Гренуйе, шестьдесят пять. Вилла Ла Паломбьер. Нет, никакого фургона. Они должны действовать незаметно. Погасить фары, остановиться за сто метров.
Он повесил трубку и обернулся к Марселю и Надье:
— Ну что, едем?
Ночь была душистой и шелковистой, как лепесток розы, теплой и нежной, как кошачьи ласки.
Но для Момо эта ночь жглась как огонь. Коротышка, сжимая ему шею так, что почти нельзя было дышать, прижимал его к себе, так что его локоть находился под самым подбородком мальчика. Ноги Момо едва касались земли. Сердце бешено колотилось под пижамной курточкой. Ему нестерпимо хотелось писать, и он боялся, что не сможет терпеть.
Человек вывез его за город. Здесь все было черным, ни луны, ни птиц — совсем не так, как по телевизору. Момо пугал непрерывный стрекот цикад — как будто армия людоедов, спрятавшаяся за деревьями, точила свои острые ножи.
Сумасшедший выволок его из пикапа, колючки расцарапали ему щиколотки. Теперь они укрывались за наполовину обрушившейся стеной какого-то дома, стоявшего в руинах. Совсем рядом хрипло заухала жаба, и Момо вздрогнул, представив, как ее длинный слюнявый язык касается его ступней.
Коротышка цедил что-то непонятное сквозь зубы, и голос у него был скрипучий. Темные очки, несмотря на непроглядную тьму, он не снял. В правой его руке поблескивала опасная бритва, которой он перерезал горло Пепе. Вспомнив о Пепе, Момо чуть не захлебнулся слезами. Дед умер совсем как в телевизоре — сначала он кричал, а потом глаза у него закатились. Ему срочно надо пописать!