– Кряпка!
– Да, кряпка-а…
– Господь помилуй!
– Ты что ж, попом работаешь, что ли? – спросил Фомич старика.
– Священником, – кивнул сухонькой головой отец Сергей.
– А что ж у тебя волоса-то не длинные?
Волосы у отца Сергея были не то седые, не то белесые – реденькие и короткие.
– Так он еще у нас молодой поп-то, – сказал Иван Павлович. – Недавний.
– Поп – и за бревнами приехал… Этого я чегой-то не понимаю, – сказал Фомич.
– Он вроде бы еще неутвержденный, – сказал Иван Павлович. – Настоящий поп озоровать стал. Будто в алтаре напился допьяна. Старухи взбунтовались и прогнали его. А наш отец Сергей плотником работал. Да псаломщиком был. Вот его и попросили, призвали, значит, миром. Служит… А председатель его от работы в колхозе не освобождает. Ты, мол, еще не настоящий поп…
– Это ему нагрузка, – сказал осмелевший после выпивки один из парней и прыснул. – Вроде художественной самодеятельности.
– Васька! – цыкнул на него Иван Павлович.
А отец Сергей смиренно заметил:
– Трудимся поелико возможно…
После второго стакана Фомич снял балалайку. Гармошки-то давно уж не было. Авдотья продала ее, когда Фомич еще в тюрьме сидел, – две посылки ему справила на гармонь-то.
Фомич ударил по струнам и подмигнул Авдотье:
– Ну-ка, Дуня, где наши семнадцать лет?
Раскрасневшаяся, помолодевшая Авдотья подбоченилась, повела плечами и голосисто запела:
Сыграй, Федя, сыграй, милый,
Страданьице с переливом!
И Фомич тотчас же ответил ей припевкой:
Вспомни, милка, вспомни, стерва,
Как гуляли с тобой сперва!
Михеевские дружно засмеялись, и Иван Павлович выкрикнул:
– Ну-ка, давай камаринскую!
Фомич быстро переладил струны на новый строй, заскользил пальцами по грифу, и одна струна стала тоненько и жалобно выводить прерывистую, словно спотыкающуюся мелодию.
– Хорошо начал! Издаля… – сказал Иван Павлович.
Он вышел на середину избы, поднял кверху палец, стал отщелкивать пальцем такт и притопывать ногой.
– А теперь чуть живее! – И запел жидким, но приятным баритончиком: – А-а-ах ты су-у-укин сын камааринский мужик… Живее! – опять крикнул Иван Павлович, быстро согнулся, прихлопывая себя по коленкам и стуча ногами.
– И-эх-ма! – Фомич ударил по струнам еще звонче, смешно задергался, затряс головой, торопливо приговаривая:
У-он по улице по нашенской бежит,
Ды-он бежит-бежит-навертывает,
Его судорогой подергивает…
Фомич еще более зачастил и перешел на «барыню».
– Упы-уп, упы-уп! – покрикивал Иван Павлович, подпрыгивая и шлепая ладонями по голяшкам сапог, потом присел и легко, поскоком, пошел по избе, пронзительно посвистывая.
– Ах, тюх тях-тю, да самовар в дягтю, – припевая, ерзал на скамье Фомич, сам готовый сорваться в пляс.