, стала ездить в собственной машине, играть в рулетку на Ривьере и по воскресеньям пить шампанское. – Перед такой, как ты, должен быть открыт весь мир, – твердил Лаббок.
Есть женщины, которых при всей их душевной тонкости привлекает в мужчинах грубая сила. Лаббок любил ее грубо, властно, даже жестоко, и это, как ни странно, ее волновало. Самым странным в ней была даже не ее удивительная красота, а редкий дар понимания. Она видела, как страдает это хамло, этот мужлан Лаббок оттого, что он такой бурбон; в обличье скота прятался беззащитный ребенок.
Потому-то она то ли почувствовала, то ли угадала, что с Пей-Гуляем творится что-то неладное. Она быстро уловила, что руки у него дрожат не просто от волнения, которое накатило на неопытного новичка.
Но когда в дом стали присылать розы, ей и в голову не пришло связать их с Пей-Гуляем; чутье не подсказало ей, что он имеет к ним какое-то отношение. Сначала она принимала розы с шуткой, но спустя две-три недели у нее пропало желание смеяться. Она чувствовала, что хочет оградить их глубочайшей тайной, и когда Лаббок принялся поддразнивать ее со свойственной ему глумливостью, она лишь нескладно солгала ему.
– Вижу, новый хахаль все лезет и лезет из кожи вон. Снова розы прислал. Опять целую дюжину – знай наших. Ишь щедрый какой. Будет так швырять бабки, скоро без штанов останется.
– Я сама их заказываю, – ответила она. – Это новый сорт, «Баккара». Удивительные розы. Очень долго стоят, потому я их и выбрала.
А Пей-Гуляй тем временем по-прежнему подавал в ресторане вино и жил ожиданием очередной субботы. Он все надеялся, что она приколет к платью одну из его роз, когда приедет к ним обедать, но она не прикалывала. А он продолжал надеяться и тратил все свои силы, чтобы казаться спокойным, хотя его душило волнение, но вот руки ему не подчинялись, унять дрожь он не мог.
Однажды вечером, в конце сентября, когда вдруг резко похолодало, Лаббок решил пить за обедом не белое, а красное вино.
– Принеси нам номер пятнадцатый, «Nuits St George», – он произнес «Нуитс Сейнт Джордж», и сердце Стеллы Говард словно бы заплакало от жалости к нему, – да проследи, чтобы теплое было. А то в такую холодрыгу кишки отморозишь.
Пей-Гуляй достал из погреба вино, поставил бутылки на радиатор, где их никто не заденет, и стал ждать, когда они согреются.
Через десять минут Стелла Говард изо всех сил старалась не показать, что она знает, как сильно перегрето вино. Руки Пей-Гуляя, как всегда, тряслись, и едва Лаббок увидел их и заметил взгляд, который она устремила на Пей-Гуляя, когда в рюмку полилась пляшущая струйка вина, в нем вспыхнуло зловещее подозрение.