И посередине зала, между полом и потолком, тихо реял полупрозрачный шар. Тогда, в вещем своем бреду, я страшно боялся приблизиться к нему, а сейчас сам стремился поближе, но ноги плохо слушались меня — в шаре плавал Главный Мозг Станции...
Не знаю, сколько бы я так стоял на пороге, радостно ошеломленный, не давая никому пройти, если бы в помещении не раздался обращенный к нам Голос.
Нет, я должен на этом остановиться!
В моем безыскусном повествовании, где нет ни атома фантастики, лишь голос этот, звучавший отовсюду: сверху, с боков, в нас самих, — лишь он и сейчас мне кажется фантастическим. Я слышал его много раз, путал с собственным голосом, с голосом Орлана — теперь он был сам по себе, свой, а не переданный другому, знакомый в целом и в мелочах, в каждом звуке, в каждом придыхании — знакомый!
Он был чарующе красив, звучен, торжествен... Я говорю чепуху! Этот голос был добр — вот главное в нем.
— Входите, люди и друзья людей! — проговорил Голос. Один Ромеро среди нас так совершенно владел современным международным человеческим языком, как этот Голос, никогда до того не знавший человека. — Я так долго ждал вас — и вы пришли!
Спазма сжала мне горло. Ромеро с мольбой посмотрел на меня, Андре сердито толкнул локтем. Надо было ответить на обращение Голоса, но всех моих сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать что-то невразумительное.
— Я рад, что вы здесь, адмирал Эли! — продолжал Голос. — Я счастлив, что вы победили.
Я отчаянно придумывал, что бы сказать торжественного и величественного, но в голову упрямо лезли одни глупые мысли, и я, ужасаясь своей нетактичности, сдавленно выговорил:
— Если ты рад нашей победе, почему ты не помог нам победить?
Голос ответил с мягкой укоризной:
— Я помогал, Эли.
У товарищей вид был не умнее моего. Общее смущение подействовало на меня успокаивающе. Я поправился:
— Я хотел сказать: ты мог бы открыть двери Станции без кровавых сражений с фантомами.
Укоризна в голосе стала слышней:
— Ты забыл о Надсмотрщике, которого вы заперли в каземате. Этот глупец проверял каждую мою команду. Мне пришлось искать путей, недоступных его пониманию.
Я понемногу оправлялся от потрясения. Я уже не искал мыслей, чтоб выпалить их, не раздумывая, годятся ли они.
— Ты назвал меня по имени... Очевидно, ты знаешь нас всех?
— Да, знаю. И секретаря адмирала Ромеро, и трех капитанов — Осиму, Петри и Камагина, и доброго Лусина, и тебя, бедная Мери, потерявшая единственного сына, — я пытался спасти его, но не сумел... И тебя я знаю, умный Орлан, я часто навещал тебя, нашептывая свои планы и порождая в тебе мучительные сомнения. И ты, смелый Гиг, встречался со мной, мы с вашей высадки на Третьей планете работали с тобой на одной мозговой волне. И в тебе, храбрый Труб, я не раз говорил твоим же голосом, правда, ты мало прислушивался к своему голосу. И с тобой я беседовал, блистательный Андре, так умело лишивший себя разума, я вместе с твоими друзьями помогал тебе выбраться из трясины безумия. Все вы мои знакомые с момента, когда я закрыл вашим кораблям выход из Персея. Но ближе всех мне ты, Эли, твои мозговые излучения раньше других уловили мои приемники, и тебе единственному я открыто являлся в сновидениях.