Последним сознательным усилием я пошел в ванную, затянул шнуровку намертво и завязал всеми мыслимыми узлами. И намочил узлы водой. Все. Пояс верности.
Когда вращение стен стало достигать скорости волчка, я садистки забрался с ботинками на хозяйскую двуспальную кровать, покрытую белым девичьим пикейным покрывалом, потоптался на этом покрывале, как собака, которая крутится перед тем, как улечься, и упал мордой книзу. Мордой книзу – это обязательное последнее действие. Чтоб если что – был свободный выход угощению, нам позорно захлебнувшиеся не нужны.
Дальше – блицы. Харч бьет вбок подушки на паркет, как из рога изобилия, а злой буфетчик ловит струю в хрустальную вазу, а я специально целюсь мимо вазы.
И блицы: темнота, тишина, я в одних плавках, и неженская рука пытается их снимать, и я говорю трезво:
– Убью на хрен! -
И рука убирается, и шепот успокаивает:
– Все-все-все, спим…
И все по новой. И так до утра.
Ниппон банзай! Плавки меня спасли. Хрен гомосекам, а не мою невинность! Боже, какая мерзость…
Похмелья не было. Мой адреналин выжег весь алкоголь.
Юра построил яичницу и налил водки.
А вот Боря-врач смотрел сытым котом. А Боря-курсант был оживлен и хихикал чаще обычного. Они ночевали на полу, на тюфячке под дубленками. Память подала звуковые искры: вздох, хрюк, чмок, ойк. Хрен их знает.
Я его с вечера предупредил, когда усек:
– Боб, они голубые, без вариантов!
– Я тоже понял, – говорит он. – Ложимся с тобой вдвоем на полу.
– Спина к спине, лицом наружу.
– Полезут – хватай за яйца и отрывай на хрен.
– Или болт отламывать!
– А давай их самих споим на хрен!
– Хорошая идея. И трахнем! Ха-ха-ха!
А дальше – покоился милый прах до радостного утра, петухи-петухи, не тревожьте солдат. Нам бы день простоять да ночь продержаться.
– Ваше здоровье, – пожелал я сочувственно за завтраком. – Мы не в курсе были, понимаете.
– Ничего, – любезно извинил Юра.
В ванной я срезал свои узлы и остатками шнурка связал плавки за две дырочки.
– Где ты обзавелся таким, э, нетипичным бельем? – осведомился Юра в комнате, втирая в лицо кремы из всех баночек по очереди.
– В магазине, – пожал я плечами.
– Сознаюсь тебе – если бы этот магазин взорвали, я был бы не в претензии, – сказал Юра.
– Это японские, – сказал я.
– Ну конечно, – кивнул Юра. – Самураи разрезают их вместе с животом. Твое счастье, что я не японец.
– А твое – что я не армянин.
– Отчего же? – поднял он выщипанные бровки. – Это было бы мило.
А Боря-врач рассказал душераздирающую драму, как Юра, отдыхая на юге, полюбил мальчика. А мальчик был из Сибири. Юра дал взятку в техникуме общественного питания, и мальчик стал студентом в Ленинграде. Потом Юра купил ему прописку. Потом – комнату. Рубашки и костюмы. Мальчик надел лучший костюм, лучшую рубашку, привел в комнату девочку из своего же техникума и женился на ней. Но женился, сука, не раньше, чем Юра сделал ему белый билет, чтоб не попасть в армию. Узнав о свадьбе, Юра долго лечился от запоя и депрессии.