Мертвая красота (Бейтс) - страница 4

– Она говорит, ей вроде не холодно.

– Неважно, что она говорит. Сегодня температура упала и, судя по всему, упадет гораздо ниже, – сказал доктор. – Здесь необходимо срочно затопить.

Гримшо промолчал.

– И еще. Вашей жене давно пора обеспечить надлежащий уход.

– Ей чужие в доме ни к чему, – сказал Гримшо.

– И это опять же неважно. А как у вашей жены насчет родственников?

– Какие там родственники! У нее только и есть что сестра. И она к нам сроду не приходила.

– Ну а узнай она о болезни вашей жены, она ведь не отказалась бы прийти?

– Навряд.

– Тогда уговорите ее прийти. А если не сумеете, непременно сообщите мне, и я пришлю к вам опытную сиделку. Принудить вас я, разумеется, не могу, но…

Доктор поднялся, убрал фонендоскоп в саквояж. Женщина на кровати не шелохнулась, и Гримшо, пожирая ее глазами в надежде, а вдруг она как-то выразит свое согласие или несогласие с доктором, оставил его слова без ответа.

На пороге доктор знаком пригласил Гримшо следовать за ним.

– Слушайте внимательно, – сказал доктор. – Тепло и сиделка насущно необходимы. Если вы не пригласите сиделку, я, к сожалению, не могу взять на себя ответственность за исход болезни. Вы поняли меня?

– Да.

– Как у нее со сном?

– Она на сон не жалуется, доктор.

– Что ж, продолжайте давать ей лекарство. Завтра я еще раз сделаю укол.

Доктор ушел, и Гримшо снова поднялся наверх. Он еле передвигал ноги, до того был удручен и раздосадован, – подумать только, в их доме будет распоряжаться чужая: чужая женщина будет своими неумелыми торопливыми руками царапать девственную поверхность дерева; женщина эта непривычными правилами нарушит освященный временем домашний уклад. Ему ни к чему здесь чужая. А ей? Если он хоть сколько-то знает ее, ей тоже ни к чему.

Тем не менее его не оставляла тревога, и облегчению его не было предела, когда, войдя в спальню, он услышал ее кроткий, жалкий, испуганный, голос:

– Ты не станешь звать Эмму?

– Ноги ее здесь не будет, – сказал Гримшо. – И слово мое верное.

– И сиделку не наймешь? Не такая я уж хворая. Мне сиделка ни к чему.

– Все будет по-твоему, – сказал он. – Нужно тебе, чтоб за тобой ходили, так и будет. Не нужно, опять же будет по-твоему.

– Мне чужие в доме ни к чему.

Он испытал облегчение, чуть ли не радость. И до того показалась она ему маленькой, тщедушной, изнуренной, несмотря на яркие пятна румянца и толстые веревки вен на руках, что он и умилился и встревожился разом, в нем ворохнулась нежность, ничего общего не имеющая со свидетельствующими о недоедании остатками холодной рисовой запеканки, затыкающим щели тряпьем – той скаредностью, которая после стольких прожитых вместе лет ей вовсе не казалась скаредностью. Сердце его затрепыхало, и он в смятении зачем-то провел раз-другой по щетинистому лицу пожелтевшими, заскорузлыми руками.