– Кто это?
– Сын Папана-паравана. Говорит, ему срочно.
Товарищ Пиллей не спеша съел простоквашу. Потом поиграл над тарелкой пальцами. Кальяни принесла воды в ковшике из нержавейки и полила ему. Остатки пищи на тарелке (сухая оболочка красного перца, жесткие волосяные остовы высосанных и выплюнутых стручков мурунгу) дрогнули и всплыли. Она принесла ему полотенце. Он вытер руки, благодарно рыгнул и пошел к двери.
– Энда? Что такое? – спросил он. – Почему так поздно?
Отвечая, Велютта слышал, как его голос отскакивает к нему обратно, словно ударяясь о стену. Он пытался объяснить, что произошло, но чувствовал, что лепечет невнятицу. Человек, с которым он говорил, был мал и далек, и его отделяла от Велютты стена из стекла.
– Тут ведь у нас деревня, – сказал товарищ Пиллей. – Люди толкуют между собой. Я слышу, что они говорят. И о том, что происходит, представление имею.
И вновь Велютта услышал свои слова, не имевшие никакого значения для человека, которому были адресованы. Собственный голос завивался вокруг Велютты кольцами, как змея.
– Может быть, – сказал товарищ Пиллей. – Но ты, товарищ, должен понимать, партия не для того существует, чтобы поощрять недисциплинированность рабочих в личной жизни.
Велютта увидел, что фигура товарища Пиллея растаяла в глубинах дома. Голос, однако, остался – бестелесный, пронзительный, наставительно-лозунговый. Пустой дверной проем окрасился флагами.
Партия не может брать на себя такие дела.
Личное должно быть подчинено общественному.
Нарушение Партийной Дисциплины подрывает Единство Партии.
Голос не умолкал. Фразы дробились на отдельные словосочетания. На слова.
Дело Революции.
Ликвидация Классового Врага.
Компрадорский капитал.
Весеннее наступление трудящихся.
Вот оно еще раз. Еще одна самоотравившаяся религия. Еще одно здание, возведенное человеческим разумом и разрушаемое человеческой природой.
Товарищ Пиллей закрыл дверь и вернулся к жене и к ужину. Он решил съесть еще один банан.
– Что ему нужно было? – спросила жена, подавая ему плод.
– Они узнали. Кто-то им рассказал. Они его уволили.
– Всего-навсего? Пусть скажет спасибо, что его не повесили на первом же суку.
– Я заметил кое-что странное… – сказал товарищ Пиллей, очищая банан. – У него ногти покрашены красным лаком…
Стоя снаружи под дождем в мокром холодном свете единственного фонаря, Велютта вдруг ощутил сильную сонливость. Он с трудом удержал веки поднятыми.
Завтра, сказал он себе. Завтра, когда перестанет дождь.
Ноги сами понесли его к реке. Словно они были поводком, а он – собакой.
Собакой на поводке у Истории.