Она вписала свое имя, фамилию и сильно преуменьшенный возраст.
В графе Род занятий она написала: Декоративное Садоводство (дипл.) Роч., США.
Она вложила купон в конверт, где было напечатано: ДЕЙСТВЕННЫЕ МЕДИКАМЕНТЫ, КОТТАЯМ. Утром она даст его Кочу Марии перед тем, как та отправится в «Бестбейкери» за булочками с кремом.
Крошка-кочамма достала дневник в темно-бордовой обложке, снабженный специальной дневниковой авторучкой. Она нашла девятнадцатое июня и сделала новую запись. Все как обычно. Она написала: Люблю тебя Люблю тебя.
Эта запись стояла на каждой странице ее дневника. У нее был целый ящик, набитый дневниками с одинаковыми записями. На некоторых страницах, правда, было не только это. Порой примешивалась злоба дня. Списки дел, фразы из любимых телесериалов. Но даже эти страницы все равно начинались с обычных слов: Люблю тебя Люблю тебя.
Отец Маллиган умер четыре года назад от вирусного гепатита в ашраме – святом убежище – к северу от Ришикеша. Многолетнее изучение индуистских преданий повело вначале к теологическому любопытству, а впоследствии и к перемене веры. Пятнадцать лет назад отец Маллиган стал вайшнава – адептом Вишну. Он не прекратил переписку с Крошкой-кочаммой даже после того, как поселился в ашраме. Он писал ей каждый год на Дивали – праздник огней – и неизменно присылал новогоднюю открытку. Несколько лет назад он прислал ей фотографию, на которой он обращался в религиозном лагере к группе пенджабских вдов среднего достатка. Все женщины были в белом, и головы их были укутаны концами сари. Отец Маллиган был в одеянии шафранного цвета. Желток, говорящий с морем вареных яиц. Борода и волосы у него были седые и длинные, но причесанные и ухоженные. Шафранный Санта Клаус с ритуальным пеплом на лбу. Крошка-кочамма не могла этому поверить. Из присланного им эта фотография была единственным, что она уничтожила. Он оскорбил ее тем, что в конце концов и вправду нарушил свой обет, но нарушил не ради нее. Ради нового обета. Словно ты, раскрыв объятия, ждешь кого-то – а он идет мимо, в другие объятия.
Смерть отца Маллигана ни на йоту не изменила формулировку записей в дневнике Крошки-кочаммы – ведь, насколько это касалось ее, смерть не сделала его менее доступным. Теперь даже, если хотите, она обладала им так, как никогда не обладала при его жизни. По крайней мере, память о нем была ее. Всецело – ее. Яростно, свирепо – ее. Без всякой дележки с Верой и, уж во всяком случае, с соперницами и соперниками в лице монахинь, садху и кого бы то ни было еще. Всяких там свами.