Клейст уже достаточно раз лаялся с Джованни Мессе, а теперь он приказал по радио, чтобы итальянцы выходили к станции Дебальцево. Но тут Мессе, даже не оповестив Клейста, вдруг отважно ринулся на Хацепетовку. Клейст говорил:
– Я в эфире, наверное, проделал большую дырищу, через которую и указывал на Дебальцево, а этот макаронник…
Джованни Мессе (как он писал в своих мемуарах) заставил немецкое командование признать его «точку зрения». В чем эта «точка» заключалась – я не знаю, но, очевидно, точка была внушительной, ибо генерал Клейст сказал:
– Не пойму, ради чего итальянцы привязались к этой Хацепетовке? Но я вмешиваться не стану… пусть побеждают.
Муссолини, гордый за Хацепетовку, вызвал Кавальеро:
– Наши дела выправляются. Мы устроим им парад по случаю падения твердыни Хацепетовки, неприступной даже для вермахта.
Парад в Риме открывали проверенные фашиози, успешно сдавшие экзамен по прыжкам в высоту и в забеге на стометровку, за ними ехали старые члены партии на велосипедах, а оркестры гремели. Все шло замечательно, и военные атташе разных стран, союзных и нейтральных, уже вполне прониклись глобальным значением Хацепетовки, но тут все испортил сам Уго Кавальеро, который появился на трибуне дуче с телеграммой от Мессе:
– Должен огорчить, эччеленца. Дело в том, что Мессе почему-то не взял Хацепетовку. Мало того, под нерушимыми стенами этой Хацепетовки русские колотят Мессе с таким усердием, словно это паршивый тюфяк, который впору бы выбросить.
– А куда же смотрит Клейст, смыкающий с ним свои фланги?
– Клейст злорадствует, издали наблюдает…
Впереди их ждал Сталинград, а вот самой Волги итальянцы никогда не увидят, и скоро застынет навеки —
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах.
Сталинград… Чуянов сорвал трубку телефона:
– Алло, слушаю вас.
– Алексей Семеныч? – женский приятный голос.
– Да, я. Что вам угодно?
– Ну, подожди, гад! Вот завтра придут немцы в Москву, тогда мы тебе кузькину мать покажем…
Гудки. Чуянов медленно опустил трубку на рычаг. Сейчас у него в кабинете сидел главный инженер Сталгрэса – Константин Васильевич Зубанов, специалист и человек дельный.
– Чего там? – спросил инженер.
– Да так. Балуются… из будки автомата, наверное.
* * *
Летом 1941 года в газетах и по радио Сталина поминали не так уж часто, прекратились бесстыдные восхваления его «мудрости и гениальности». Во время всеобщего отступления, порою даже панического, Сталину было выгодно стушеваться, чтобы в народе слыть безгрешным, и пусть люди сами доискиваются, кто виноват. Журнал «Огонек» пестрел именами безвестных солдат и лейтенантов, вернувшихся из атак: на страницах журнала – женщины, одни делали снаряды для фронта, другие копали для мужей окопы, третьи заменяли мужей возле станка, а портретов Сталина не встречалось. Сталин притих и как бы затаился в глубокой тени, словно классический театральный злодей, который хоронится за кулисами, чтобы выступить на авансцену уже в гордой позе торжествующего победителя…