До сих пор не могу понять, почему кто-нибудь из чиновников или депутатов не сделал баснословных денег на проверке радиофона в городе! Единственно, может, потому, что те, кто этот фон излучают, - слишком по нынешним временам нищи…
ГОЛУБЯТНЯ: Beggarman Blues - Блюз уличного попрошайки
Автор: Сергей Голубицкий
Сегодня у нас ущербно-посусечная «Голубятня», навеянная убожеством коммуникационной жизни, кою живописал на прошлой неделе. Культур же повидло посвятим замечательной теме, не дающей мне покоя последние лет так… двадцать!
Речь пойдет об одной категории современной эстетики, о которой знает полтора процента профессионалов (филологов, литературоведов, кинокритиков) и вообще ничего не знают широкие народные массы. А жаль. Потому что категория «ауры в искусстве» вывела бы нескончаемые разговоры «о…» (фильмах, книгах, спектаклях), которые так любят вести все нормальные люди и даже программисты, на совершенно иной уровень и глубину. Проиллюстрирую мысль на примере фильма Дэвида Финчера «Бойцовский клуб» - так уж вышло, что по оказии на днях еще разок насладился незабываемым зрелищем. Но сначала о самой «ауре».
Термин «Аура искусства» принадлежит Вальтеру Беньямину, еврейскому философу-марксисту первой половины XX века. Классическое определение «ауры» в искусстве (в отличие от мистики и философии) - это «неповторимое явление далекого так близко, как только возможно». Аура - это особое свечение художественного мира, когда книга не просто доставляет эстетическое удовольствие, но в какой-то момент начинает магически завораживать читателя, вызывать состояние трепетного восторга по почти необъяснимым причинам.
Аура - штука столь неуловимая, что бесполезно заниматься ее описанием - проще продемонстрировать в непосредственном действии. В книге Саши Соколова «Школа для дураков» мальчик-шизофреник Нимфея придумывает слово «скирлы», которое ассоциируется в его сознании с чем-то сексуально-ужасным, когда «медведь уносит в берлогу девочку и что-то там с ней делает, неизвестно, что именно, в сказке не объясняется».
Новый эротический язык Нимфеи запускается в сознание читателя и затем исчезает со страниц романа. И вдруг, уже в финале, мы встречаем следующий пассаж: «Поверь, мне совершенно все равно, чем вы там с ним занимаетесь, там, в башенке, на втором этаже, занимайтесь, а я - я буду разучивать чардаш. А когда вы спуститесь обратно по скирлучей лесенке (!!!), я вам сыграю. Секстеты, или даже гаммы». Это удивительный, мистический момент в книге! Внезапно новый эротический язык начинает функционировать в своем собственном, состоящем в заговоре в читателем, поле. И хотя сама проблема эротической экспрессии в русском языке не снимается, однако именно в этот миг художественный мир Нимфеи обретает ауру, то неуловимое «чуть-чуть», которое и составляет сущность искусства.