Арбуз перебил мои размышления о всех этих чувствах. Оказывается, он расслышал Настин шепот.
– Нам физик в школе рассказывал про искривление пространства. И что предметы в искривленном пространстве могут нам казаться не такими, как на самом деле… А тут ведь, когда была секретная зона, всякие такие вещи как раз и открывали…
– А почему тогда мы сами не искривленные, как сосны? – спросила Пшеницына чуть капризно.
– Может, тоже искривленные, только не замечаем.
Было досадно, что Арбуз вмешался в мое лирическое настроение. А про хитрости здешнего пространства (и других пространств тоже) я и так догадывался. В фантастических книжках про это много чего понаписано.
– А вон те точно уж искривятся, если не слезут, а брякнуться вверх тормашками, – заявила Настя. И опять задрала голову: – Где вы там?!
«Мартышки» уже спускались. Быстро и ловко.
– Я нашел там дупло, – шепнул мне Ивка.
– Пустое?
– Не совсем… Алька, очень странное дело…
Он впервые назвал меня Алькой, а не Сашей. Наверно, потому что так меня звали остальные. И я обрадовался этому, но мельком. Больше я встревожился – из-за его странного шепота.
– Ивка, что случилось?
– Да ничего плохого. Наоборот…
– А что наоборот-то?
– Та женщина-врач, про которую я говорил… ну, которая должна помочь Арунасу…
– Что? Она в дупле сидит? – не выдержал я.
Ивка охотно засмеялся.
– Нет! Я забыл номер ее телефона, и мама записала на бумажке. Я ее сунул вот сюда… – Он хлопнул по нагрудному кармашку с носатым полумесяцем. – А она куда-то подевалась, вылетела…
– Это не беда. Мама позвонит – спросишь снова.
– Да, но все равно это как-то… царапало. Будто плохая примета, – признался честный Ивка. И тут же заулыбался опять: – А там, наверху, я сунул руку в дупло – и в нем какой-то билетик. Достаю – а это тот самый клочок с номером! Удивительно, да?
– Не очень, – серьезно сказал я. – Здесь особое место. Могут быть всякие чудеса. – Хотя, конечно, правильнее всего было подумать так: бумажка затерялась в кармане под складкой шва, а когда Ивка нагнулся, упала в дупло.
Ивка все еще улыбался, счастливый такой, и к щеке его прильнула тонкая сосновая чешуйка. Щеки были уже потемневшие от солнца, а эта розовая пленка – будто проплешинка незагоревшей кожи. А к носу приклеилась длинная ленточка – словно полоска тончайшей бумаги. Пока Ивка говорил, она трепетала при каждом слове.
Я осторожно снял с Ивки эту невесомую наклейку. Дунул. Розовая ленточка затрепыхалась и отлетела неожиданно далеко. И не упала. Будто бабочка, поднялась выше и скрылась. Может, правда превратилась в бабочку?