– Я умылся оттого, что меня укачало.
– Не знал, что тебя укачивает даже в машине.
“Даже” – потому что однажды он взял меня в полет до Сосновки. И в самолете я умотался так, что обратно пришлось отправлять рейсовым автобусом. Хорошо, что нашелся знакомый попутчик.
– Да, бывает и в машине. Я не только трус, но и неженка.
– Александр, что с тобой?
– А с тобой? Ты со мной говоришь так, будто это я виноват в пожаре.
– Разве? – Он помолчал. – Ну, извини… Ты ведь должен понимать, как мне сейчас тошно.
– Я… понимаю…
И маме, и бабушке тоже было несладко. Но бабушку несчастье не сломило. Она стала еще более маленькой и сухой, но походка ее осталась твердой. И рот был сжат упрямо.
Я понимал: бабушка чувствует себя как полководец, который держался в осажденной крепости до конца. Да, крепость сожгли, но не в бою, а предательством. Честь знамени осталась незапятнанной. И моя замечательная бабушка, Ольга Георгиевна Ясницкая, смотрела на всех с печалью, но гордо.
Правда, когда мы оказались вдвоем, твердость бабушку на минуту покинула. Бабушка обняла меня и всплакнула:
– Видишь, Алик, остались мы почти без всего.
Но это «почти» было не таким уж и маленьким. Судьба сделала нам кое-какие поблажки. Во-первых, уцелели все документы. Бабушка, словно чуя беду, хранила их в могучем дубовом сундуке, вместе со старыми письмами и фотографиями. А паспорта и страховые бумаги дополнительно прятала еще в жестяную шкатулку из-под старинных леденцов. Сундук обуглился, но не пустил внутрь пламя и жар, все бумаги уцелели.
Во-вторых, незадолго до пожара бабушка временно уступила краеведческому музею фамильный фарфоровой сервиз (со всякими нарисованными дамами и кавалерами) и двухметровые часы со стеклянными дверцами и похожим на медную сковородку маятником.
А кроме того (вот удача!), за день до беды отец отвез в мастерскую наш телевизор «Айва». Это моноблок со встроенным видеомагнитофоном. Теперь он был нашим утешением. Без телевизора современному человеку ох как тяжело. Особенно когда живешь в дощатом домике, вдали от городской цивилизации.
Домик этот был очень тесный, мы вчетвером еле помещались. Я, посмотрев какое-нибудь кино, укладывался спать снаружи, на раскладушке отцовской фирмы.
Иногда я подолгу не спал. Смотрел в белесое летнее небо, на звезды. Среди звезд были теперь не только голубые и белые, но и розовые. И даже красные. Горящие точки. Я вспоминал искры походного костра.
Но ведь по правде-то это не искры. Громадные солнца. А вокруг них – планеты. Может, там тоже пожары?..
На яблонях шевелились черные листья, качались незрелые яблоки. Маленькие, кислые, сорт был неважный. Иногда я срывал и жевал их. И, кроме кислоты, мне в них чудилась горечь. Горечь прощания. Ведь нашими-то эти яблони, этот щелястый дом-скворечник будут совсем недолго.