или принятие. А четвертая, являющаяся завершением и целью откровения, представляет собою повязывание головы и возложение венцов…[94] станет ли он (посвященная личность)… иерофантом или будет выполнять какую-либо другую функцию священного служения. Но пятая часть, которая является результатом всех предыдущих, есть дружба и внутреннее общение с Богом».
И это была самая последняя и самая благоговейная изо всех мистерий.
Имеются писатели, которые часто задумывались над значением этой выраженной претензии на «дружбу и внутреннее общение с Богом». Христианские авторы отвергали притязания «язычников» на такое «общение», утверждая, что только христианские святые были способны и теперь способны на это; материалистические скептики, вообще, надсмехались над этой идеей обоих. После долгих веков религиозного материализма и духовного застоя весьма определенно стало трудно если и не совсем невозможно обосновать притязания обеих партий. Древних греков, которые когда-то толпились вокруг Агоры Афин с ее алтарем «Неизвестному Богу», — больше нет; и их потомки крепко верят, что они нашли этого «Неизвестного» в еврейском Иегове. Божественные экстазы ранних христиан уступили место видениям более современного характера в полном согласии с прогрессом и цивилизацией. «Сын Человеческий», являющийся восхищенному взору древнего христианина грядущим из седьмых небес в облаке славы и окруженным ангелами и крылатыми серафимами, уступил место более прозаичному, но в то же время и более деловитому Иисусу. Последнего теперь показывают делающим утренние визиты Марии и Марте в Вифании и садящимся «на диван» с младшей сестрой, любительницей «этики», тогда как Марта отправляется на кухню готовить. Недавно разгоряченная фантазия кощунственного бруклинского проповедника и шута, достопочтимого д-ра Толмеджа нарисовала ее бегущей назад «со вспотевшим лбом и с кувшином в одной руке и со щипцами в другой… она подбегает к Христу» и бранит его, что он не обращает внимания, что сестра предоставила «ей одной обслужить их».[95]
Со времени рождения торжественной и величественной концепции о непроявленном божестве адептов древности до таких карикатурных описаний того, кто умер на Кресте за свою филантропическую преданность человечеству, — прошли долгие века, и их тяжелая поступь, кажется, почти полностью изгладила всякое чувство духовной религии в сердцах называющих себя его последователями. Поэтому неудивительно, что выражение Прокла больше непонятно христианам, и отвергается, как «причуда», материалистами, которые в своем отрицании менее кощунственны и атеистичны, чем многие из достопочтенных и членов церквей. Но, хотя греческой