Конечно, сейчас, спустя две тысячи лет, никто уже не способен воспринимать Апокалипсис Прохора как политический памфлет. Но ведь и другое великое явление мировой литературы, «Божественную комедию» Данте, тоже не воспринимают как политический памфлет, хотя и задумана, и исполнена она была именно в этом жанре.
А много лет спустя, когда не было уже ни Прохора, ни прикахтов, ни самой Римской империи, пришла однажды Иоанну-Агасферу в голову странная мысль: не был Апокалипсис Прохора ни мистическим пророчеством о судьбах ойкумены, ни политическим памфлетом, а был Апокалипсис на самом деле тщательно и гениально зашифрованным под литературное произведение грандиозным планом всеобщего восстания колоний-провинций против Рима, титанической диспозицией типа «ди ерсте колонне марширт…», в которой всё имело свой чёткий и однозначный военно-политический смысл — и вострубление каждого из ангелов, и цвет коней, на коих въезжали в историю всадники, и Дева, поражавшая Дракона… И применена была эта диспозиция впервые (некоей своей частью) во времена Иудейской войны и, вполне по Л. Н. Толстому, обнаружила при столкновении с реальностью полную свою несостоятельность.
20. Самым трудным оказалось взгромоздить эту проклятую картину на наш этаж. Она оборвала мне руки, с меня семь потов сошло, два раза я ронял шапку, всю извалял в грязи и пыли. Я оцарапал щёку о золочёный багет. Где-то на середине подъёма стекло хрустнуло, и сердце моё оборвалось от ужаса, однако всё кончилось благополучно. Задыхаясь, из последних сил, я протащил картину через коридор, внёс в Комнату и прислонил к стене: полтора на полтора, в тяжеленном багете и под стеклом.
Пока я переводил дух, утирался, отряхивал шапку, еле шевеля оторванными руками, из столовой появился Агасфер Лукич — прямо из-за стола. Он что-то аппетитно дожёвывал, причмокивая, пахло от него жареным лучком, уксусом и кинзой.
— М-м-м! — произнёс он, остановившись перед картиной и извлекая из жилетного кармана зубочистку. — Очень неплохо, очень… Вы знаете, Серёжа, это может его заинтересовать. Дорого заплатили?
— Ни копейки, — сказал я, отдаваясь. — С какой стати? А если не подойдёт?
— И как это всё вместе у нас называется?
— Не помню… Мотоцикл какой-то… Да там написано, на обороте. Только по-немецки, естественно.
Агасфер Лукич живо сунулся за картину, весь туда залез, так что только лоснящаяся задница осталась снаружи.
— Ага… — произнёс он, выпрастываясь обратно. — Всё понятно. «Дас моторрад унтер дём фенстер ам зоннтаг морген». — Он посмотрел на меня с видом экзаменатора.