Все-таки я нашел в себе силы сдержаться и пошел прочь. Пройдя полквартала, я невзначай обернулся и через плечо посмотрел на них; те продолжали торчать у решетки магазина, но не двигались с места.
Скорее всего они просто не обратили на меня никакого внимания.
* * *
Элейн я дал ровно час пятнадцать минут, как она просила. Половину этого срока пришлось провести ничуть не более осмысленно, чем двое бездельников с Восьмой авеню, — спрятавшись в холле здания через дорогу от дома, в котором жила Элейн. Люди заходили в дом и выходили из него, но все они были совершенно незнакомы мне. Собственно говоря, я не совсем представлял себе, кого именно я выслеживаю — Мотли, очевидно, но он так и не появился.
Выждав ровно час, я вошел в дом Элейн и представился охраннику. Тот набрал номер и передал мне трубку телефона. Элейн спросила, кто именно автор рисунка; помедлив секунду, я сообщил ей, что его сделал Галиндес. Затем я передал трубку охраннику и подождал, пока Элейн попросит его пропустить меня к ней. Когда я постучал в дверь, Элейн сперва открыла дверь на цепочку, удостоверилась, что это в самом деле я, и лишь потом пропустила меня к себе.
— Извини, — сказала она. — Понимаю, что это все ужасно глупо, но...
— Да нет, все в порядке. — Я сразу же прошел к кофейному столику, на котором красовался яркий букет цветов, резко контрастировавший с черно-белым убранством комнаты. Названий всех цветов я не знал, однако среди них были известные мне «райские птички» и антериумы, поэтому мысленно я оценил стоимость букета в семьдесят пять долларов.
Элейн приблизилась и нежно поцеловала меня. На ней в этот раз была желтая шелковая блузка и темные шаровары; ноги были босыми.
— Понял, что я имела в виду? — сказала она. — Сегодня они еще прекраснее, чем вчера.
— Тебе виднее, — скептически произнес я.
— Некоторые бутоны только начинают распускаться. — Элейн недоуменно посмотрела на меня, а потом поинтересовалась, что именно я имею в виду.
— Дело в том, Элейн, что никаких цветов я тебе не посылал, — объяснил я.
Некоторое время она молча вдумывалась в смысл моих слов, и, следя за тем, как изменилось ее лицо, я видел, как она постепенно начала понимать, в чем дело.
— О Господи!.. — упавшим голосом наконец сказала она. — О Господи, Мэтт, ты не шутишь?
— Ну конечно же, нет.
— Никакой записки не было, но я ни секунды не сомневалась, что это ты их прислал. О Господи, да я ведь вчера поблагодарила тебя за них... Ты помнишь?
— Но ты не говорила ни о каких цветах.
— Как?
— Ты просто сказала, что я романтичен.
— Что же, по-твоему, я могла иметь в виду?