— Что там за хата? — спрашиваю я.
— Дворец! — От восторга Касторка даже захлебывается сигаретным дымом и кашляет. — Три этажа. Все блестит, все сверкает.
— Ладно, увидим, — небрежно бросает Диана, и я ощущаю у себя на ладони ее теплую руку. — Гердочка-Герда, — шепчет она. — И куда же мы с тобой, дуры, полезли? Уж не в золотую ли клетку?
— Скоро приедем, — обещает Гизель.
— Гердочка-Герда. — Левое ухо обдает жарким дыханием Дины. — А не помолиться ли нам сейчас о спасении наших заблудших душонок? Потом на это может не оказаться времени.
Как миноносец на крутой волне, переваливаясь с боку на бок на бездорожье, «мелодия» медленно, но уверенно ползет вперед.
— Гердочка-Герда… — Стыдно признаться, но чего-то меня бьет мандраж:
— Не менжуйся, Диана. Все будет о'кей. Думай о том, что у тебя впереди только… Невелик выбор. Или еще семь лет без права на помиловку или амнистию, или…
— Гердочка-Герда…
Знала бы ты, как я не хочу воевать. Но если так повернулась судьба, выбирать не приходится. И если нам суждено нынче влезть в большое дерьмо, мы сделаем это вместе. Два года уже везде и всегда… вместе…
Тамара. 1991 г. Июнь
О том, что судьба наградила его непутевым младшим братишкой, отец в присутствии дочери упоминал не единожды. «И в кого удался?» — вздыхал он. Тамара и сама давно отметила, что дядя Игнат даже внешне мало походит на старшего брата. В противоположность высокому, с крепкой спортивной фигурой, всегда подтянутому и уравновешенному отцу дядюшка был ниже его на полголовы, хилым, вечно наряженным в мешковатые слаксы, обладателем узких девчоночьих плечиков и выпирающего живота. Заезжая в гости, он всегда старался казаться солидным, строил, насколько хватало умения, из себя степенного бизнесмена новой российской формации, ничем не уступающего действительно удачливому старшему брату. Но стоило дяде забыть на секунду о том, что следует держать марку солидности, как он сразу же превращался в суетливого живчика, говорил быстро и сбивчиво, брызгая слюной и не давая возможности собеседнику вставить ни слова. Иногда, возбудившись, он начинал метаться по комнате. Размахивая руками и комично подергивая правой ногой. Потом вдруг успокаивался, разваливался в кресле и, эффектно щелкая крышечкой дорогой зажигалки, вновь корчил из себя солидного человека. До тех пор, пока снова не забывался и не начинал суетиться.
— Мать переносила его почти три недели. И роды были очень тяжелыми, — как-то раз сообщил отец маме, не обращая внимания на вертящуюся поблизости (ушки на макушке) Тамару. — К тому же одно время он много пил.