Ее объяснение я нашла тяжеловатым и трудно перевариваемым, как русский обед.
— Твоя мать была художницей?
— Да. Но не очень хорошей. Мы с Питером никогда о ней не говорим. Это нас тревожит и вводит в меланхолию. Может, тебе стоит об этом помнить, когда начнешь писать. Ведь, в конце концов, это его биография, а не ее. Она писала плохие картины. Я сожгла их все. Некоторые производили просто ужасное впечатление. У нее, я же говорила, не было таланта. Мне кажется, она писала, просто чтобы досадить Питеру.
Пока Шерил говорила, мы продолжали подниматься. На площадке второго этажа она небрежно махнула в сторону коридора:
— На этом этаже нечего смотреть! Комнаты все меблированы, но там никто не живет. Все слуги спят внизу, в цокольном этаже, в задней части дома. Мы и гости — на первом этаже. Питер, разумеется, будет настаивать, чтобы показать тебе все комнаты. Он гордится обстановкой. Она в основном вся старинная, действительно уникальная, прошлого века, и вывезена из старой России. Как и обстановка твоей спальни. Я говорила, что тебе выделили самую огромную спальню?
— Я это заподозрила.
— Она была бабушкиной. Кровать — подарок самой царицы. Кровать для королей. Ручаюсь, она могла бы рассказать много интересных историй...
Мы опять начали подниматься, ноги утопали в толстых коврах. Шерил говорила не переставая.
— Когда бабушка со слугами выезжала из России, дед постарался, чтобы они взяли все необходимое. Был заказан специальный поезд, который вез все имущество в Маньчжурию. Там были верные друзья, и в Китае тоже, они позаботились обо всем. Поэтому паша семья оказалась в лучшем положении, чем другие семьи белых русских, ты ведь, наверное, читала, как они голодали в Китае. А наши вывезли даже фамильные драгоценности. Потеряли лишь имение.
— Им повезло.
— Бедный дорогой Питер мог вообще не играть на сцене, ты же понимаешь.
— Нет. Я не знала.
— Он был богат и до этого. Питер изумительно молодо выглядит, верно?
— Да, очень. — Меня начинал тяготить этот разговор, в нем чувствовалось напряжение.
— А ты знаешь, сколько ему лет, Саманта?
Я нахмурила брови, припоминая.
— Ему пятьдесят пять. Верно?
— А выглядит самое большее на тридцать пять. Ему было тридцать семь, когда я родилась.
— Да, я знаю.
— Мать была моложе. Ей тогда было тридцать.
— Ты так же обожала свою мать, как отца, Шерил?
Мы подошли к двери, Шерил взялась за ручку, чтобы открыть, но остановилась:
— Это нечестно, Саманта.
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала обида.
— Прости меня.
— Моя мать ревновала всех к Питеру. Женщины до сих пор влюблялись бы в него, если бы были допущены в дом. Ручаюсь, что ты уже тоже начинаешь в него влюбляться, — добавила она насмешливо, все еще держась за ручку двери.