– Отче, ежели тебе новый грек понадобился на митрополичьем подворье в Киеве, так ты скажи сразу. К тому же за него и вовсе голос подавать нужды нет. Отпиши только в Никею, и он вмиг примчится.
Владыка Смоленской епархии вздохнул и умолк. Грека он не хотел. Может, чужак и будет беспристрастен, но тут напрашивается вполне логичный вопрос: а так ли уж нужна его объективность? Селища все давно поделены, а уж про грады и вовсе говорить ни к чему – и так ясно. То есть никто из русских владык никому дорожку не перебегает, все живут так, как князья когда-то договаривались[77].
Вот только князья чуть ли не сразу благополучно забыли об этом принципе[78], а духовные отцы – нет. Так что ни к чему будет в Киеве пришелец из далекого Царьграда. И опять же мыслишка тайная промелькнула в голове епископа Лазаря: «А ежели меня предложат? Пусть ни рязанский епископ, ни полоцкий, ни владимирский за меня голос не подадут, да и переяславльский навряд ли, то есть четверо будут против. Но ведь избрание возможно десятью голосами из четырнадцати, то есть протиснуться можно».
И Лазарь тоже головой мотнул, дескать, уступаю тебе, князь.
Вот тут-то и пришел черед Константина. Чуть позже он и сам диву давался, как много успел сделать в тот вечер.
Для начала князь заглянул к тем из своих, в ком все-таки сомневался. Епископа черниговского Митрофана удалось улестить, пообещав лично ходатайствовать о том, чтобы его владения стали титулярной митрополией[79].
Затем пришел черед епархий, не входящих в состав Рязанского княжества. Тут пришлось сложнее, тем более что эти епископы уже решили выставить единого кандидата от всех и дружно проголосовать за него. Таковым, по принципу старшинства, оказался владыка Смоленской епархии Лазарь.
Дело казалось безнадежным, но на Константина нашло какое-то дикое вдохновение, и он успел. Памятуя о том, как быстро дробятся на составные части Галицкая и Владимиро-Волынская епархии, он сумел запугать их епископов тем, что с приходом к власти владыки Лазаря разделы не прекратятся. Не сумеет старик сказать в Никее твердое слово, ибо слишком ветх для этого. Зато если изберут Мефодия, то такого уже никогда не случится.
Уговорив таким образом Иоасафа и Никифора, рязанский князь метнулся к белгородскому епископу и пообещал ему, что в случае прихода к власти рязанского владыки он будет самолично добиваться присвоения ему сана титулярного митрополита.
После этого настал черед Антония – епископа перемышльского. С ним Константин поступил иначе. Вначале он бурно порадовался, что наконец-то у них с новгородским архиепископом наступило замирье и что хоть в одном вопросе они пришли к единому мнению и сделали единый выбор.