Старейшины, с которыми он разговаривал, согласно кивали, но останавливать своих людей не торопились. Либо они понимали, что уговаривать сородичей бесполезно, либо сами тоже хотели отомстить, только скрывали это чувство.
«Князь, конечно, прав, говоря о мире, да мы и сами готовы жить мирно. Только сперва отомстим соседям, которые не далее как год назад учинили набег на наши земли. К тому же пришли не одни, а с подлыми немцами и датчанами. Разве такое можно прощать?! Вот отберем награбленное, а уж потом займемся севом и пахотой», – рассуждали одни.
Другие им вторили, разве что чуточку меняя содержание, но оставляя неизменной концовку: «Мы – народ подневольный. Повелели крестоносцы, вот мы и пошли. А их-то никто не заставлял идти на наши земли. Да разве можно такое прощать?!»
И никто не вспоминал, что до набега на их территорию они сами учинили набег в отместку за набег, который сотворили их соседи, желая отомстить за их набег, устроенный ими за набег…
Словом, все вспоминать – запутаться можно. И запутались бы, непременно запутались. Вот только воспоминания были однобокие. Свое зло в памяти как-то особо не всплывало, зато чужое – ого! Оно как раз было ясным, и отчетливым и все хорошо помнили, сколько коров, овец, лошадей и прочего уволокли с собой подлые гервенцы, лэтты, саккальцы, гервикцы и прочие.
Такая система подсчета была проще и намного понятнее. Кровь продолжала литься, где струйками, а где уже и ручьями, грозящими в самом ближайшем будущем перерасти в полноводную реку.
И еще одно. Часть местных жителей, самых упорных в своем поклонении старым богам, теперь принялась обвинять в вероотступничестве тех, кто смалодушничал и согласился на крещение, пусть даже желая тем самым всего-навсего сохранить жизнь себе и своим близким.
Последние, в свою очередь, разделились еще на два лагеря. В один вошли все те, кто радостно смыл с себя проклятое крещение, вернувшись к милым старым Пекко, Сальме, Уку, его сварливой жене Рауни[126] и прочим. В заповедных рощах опять заполыхали костры, где суровый тоорумеес[127], довольный тем, что может открыто совершать обряд, деловито перерезал шею петуха или курицы.
Другие, зная, что русичи тоже христиане, не торопились снимать с груди и сжигать на огромных жертвенных кострах свои грубые деревянные крестики. А зачем спешить, если никто знает, как все повернется дальше?
Вот и получилось, что люди из одного и того же племени стали потихоньку коситься друг на друга, а в некоторых местах от взаимных упреков уже перешли к действиям.
Наконец, устав от бесполезных уговоров, Константин понял, что другого выхода, кроме силового, у него не остается. По повелению князя в Юрьеве были собраны старейшины лэттов и всех областей эстов.