Вот и думай, почему этот купчина цену не скидывает. Думай и не ошибись, потому что если от жадности, то завтра или через седмицу, но он цену все равно скостит – есть куда. А если он и сам ее брал дороже обычного? Тогда он назавтра и руками развести может. Дескать, все, паря, твои соседи уже скупили. Вон их ладьи у самой Почайнской пристани стоят под погрузкой.
И что тогда останется делать незадачливому торговцу? Локти кусать, так не дотянешься. Корить себя за жадность, проклинать за глупость – опять не дело. Этим другие займутся, не завтра, так послезавтра, когда ты им дорожку перейдешь. Да и кто когда себя самого в чем винил? Всегда охаивают конкурентов. Они, проклятущие, всему виной. Был бы мир без них – ох и славно бы всем жилось.
Зато если сторговался, серебро уплатил честь по чести, то этот купец тебе вмиг как родной становится. А с родным человеком удачную сделку обмыть – святое дело.
И пускай он аллаху кланяется, а ты – деве Марии. Это ничего, пустяшное дело. Зато твое серебрецо у него в калите так приятно звякает, куда там до него колокольному звону. Да и равнодушны марки с гривнами к богам. Им ведь все едино – и Магомет, и Яхве, и Саваоф с Буддой.
А всякие там запреты в еде да питье легко можно обойти, было бы желание. Вина нельзя, так мы медку хмельного шандарахнем. Свинина не годится – говядинкой заменим, фруктами с овощами. Велика и обильна Русь-матушка, так что в ней для каждого что-нибудь да сыщется.
Опять же и в писании о том мудро изречено: «Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселие людям. Отрада сердцу и утешение душе – вино» [137]. Правда, далее там же оговорка имеется: «…умеренно употребляемое вовремя».
Но об этом можно и вовсе не упоминать. Гости торговые об этом и так хорошо знают, равно как и о том, что «многих погубило вино»[138].
Настоящий купец свою меру завсегда сам знает и горячительное потребляет отнюдь не до такой степени, чтоб под конец бесчувственной мордой уткнуться в блюдо с рыбьими костями. Он еще и делами может заняться после легкого возлияния, ибо разница между добрым застольем и окаянным пианством, хоть она и мала, ему очень даже хорошо ведома. Если в чарах мерить, то не более пяти-шести.
Там же, где застолье, непременно завязывается душевная беседа. Без нее, родимой, никак нельзя. Чай, не нехристи какие – мед молчком хлебать. Да и когда еще всласть наговориться можно, как не теперь, ведь дело-то уже сделано.
О чем беседа? Да о разном. Где был, что диковинного видел, какие чудные звери тебе в заморских краях встречались. К тому же новостей теперь и в самом Киеве в избытке.