Хотя о том, как быть, задумываться не приходилось. На этот счет дотошный рижский епископ дал дополнительные, но столь же подобные указания.
– Готовься. Я все передал. Завтра или послезавтра тебя непременно схватят, – буркнул Петер, заглянув в потайную коморку, где вот уже неделю жил фра Люченцо. – Не боишься, что будут пытать? – полюбопытствовал он.
– Принести себя в жертву господу во имя общего дела – это счастье, – кротко откликнулся монах, стоящий на коленях перед иконами.
Купец хотел было еще что-то спросить, но потом, здраво рассудив, что некоторые тайны подобны тяжким болезням, поскольку их случайные обладатели очень мало живут и очень скоро умирают, молча махнул рукой и направился спать.
Наутро выяснилось, что Гордей Аверкич предсказал все в точности. Когда князь Ярослав вышел из терема, так сразу возле ворот увидел щуплую, худенькую фигурку. Монашек трясся от утренней прохлады, но стоял терпеливо.
Сам он вроде бы и не глянул на всадников, выезжающих с подворья, так, лишь скользнул глазами и равнодушно отвернулся, зато Ярослав внимательно его рассмотрел и кивнул дюжему плечистому Кулеке:
– Взять.
Доминиканец не успел открыть рта, как уже очутился поперек седла. Куда его везти, дружинники тоже знали. У Ярослава в Киеве имелось свое подворье, еще дедовское, – туда и направились.
Сам князь еле-еле выстоял заутреню, то и дело переминаясь с ноги на ногу, будто приспичило. И корил себя за нетерпение, но ничего поделать не мог – уж больно тяжко ему было томиться в неизвестности, да и малость тревожно: как там без него Кулека, не переусердствует ли, если монашек станет запираться?
Из церкви Ярослав вышел первым и тут же подался к своему терему, решив, что он сегодня болен и не пойдет ни на какой княжеский совет, о чем незамедлительно предупредил киевского князя.
Как выяснилось, подъехал князь как раз вовремя. Разговор с монахом закончился всего полчаса назад. Фра Люченцо оказался тщедушен телом и нестоек душой. Стоило Кулеке совсем немного припугнуть несчастного итальянца, как тот мигом все рассказал.
Впрочем, всерьез его не пытали. Вот если бы он не сознался, где запрятал свиток, тогда бы пришлось потрудиться, а так….
Едва Ярослав взломал печать, как чуть не взвыл от досады. Написано письмо было по-латыни, в коей он знал от силы десяток-другой слов, не больше. Это старшему брату Косте языки давались легко и учил он их, можно сказать, играючи. Да и Святослав, ныне покойный, тоже неплохо разбирался в этом, а сам Ярослав и брат Юрий как-то не любили книжную премудрость. Не лежала к ней душа, и все тут.