Жоан Мау-Темпо простоит, не шевелясь, семьдесят два часа. У него отекут ноги, будет кружиться голова, каждый раз, когда ноги начнут изменять ему, его будут бить линейкой и дубинкой, не сильно, но так, чтобы изуродовать. Он не плачет, но глаза его полны слез, камень и тот сжалился бы. Через несколько часов отек прошел, но под кожей стали выступать вздувшиеся вены, почти в палец толщиной. Переместилось сердце, его молот стучал и гудел, отдаваясь в голове, и наконец Жоана Мау-Темпо полностью покинули силы, он уже не может стоять, сначала он согнулся, не отдавая себе в этом отчета, а теперь сидит на корточках несчастный преступник, исходит своей последней слабостью. Вставай, собака, но Жоану Мау-Темпо не удается встать, он не притворяется, это снова правда. В последнюю ночь он слышал стоны и крики в соседней комнате, потом они смолкли, и вошел инспектор Павейа вместе с несколькими полицейскими, и тогда вопли за стеной возобновились, став еще более пронзительными, а инспектор Павейа с рассчитанной медлительностью подошел к нему и сказал угрожающим тоном: Ну вот, Мау-Темпо, ты уже побывал в Монте-Лавре и вернулся, теперь можешь рассказывать. Почти лежа на досках пола с отбитыми почками, с затуманенным взглядом, он ответил из глубины своего горя: Мне нечего рассказывать, все, что мог, я уже сказал. Эта фраза негромкая, вроде как скелет пса по прошествии двух лет, ее бы и не стоило записывать, когда есть столько великих слов: Сорок веков смотрят на вас с этих пирамид; лучше один час быть королевой, чем герцогиней всю жизнь; возлюбите друг друга, но у инспектора Павейи кровь кипит: Ты гам у себя роздал двадцать пять экземпляров, не отрицай, а то я тебя прикончу. И Жоан Мау-Темпо подумал: Жизнь или смерть, — и ничего не сказал. Может быть, инспектор Павейа опять опаздывал на мессу или семьдесят два часа неподвижного стояния считались достаточным на Первый раз, но он сказал: Отвезите этого мерзавца в Алжубе, пусть там отдохнет, а потом еще раз зайдет сюда и расскажет все или отправится на кладбище.
Тогда подошли к нему двое, взяли Жоана Мау-Темпо зa руки и стащили вниз по лестнице, с пятого на первый этаж, а пока волокли его, говорили: Мау-Темпо, расскажи вce, так будет лучше для тебя и для твоих близких, а если Не расскажешь, сеньор инспектор отправит тебя на Таррафал, он ведь все знает, один твой приятель из Вендас-Новac у нас разговорился, и тебе только подтвердить остается. И Жоан Мау-Темпо, который не может держаться на ногах, который чувствует, как его ноги падают со ступеньки на ступеньку, словно неживые, отвечает: Если хотите убить меня, убивайте, но мне нечего рассказывать. Его втащили в тюремную машину, дорога была недлинной, и землетрясения не произошло, все церкви стояли крепко и победоносно, потом приехали в Алжубе, открыли дверь: Прыгай, и бедняга упал, не удержавшись на подножке. И снова его поволокли, ноги уже окрепли, но еще недостаточно, втолкнули его в камеру, которая, случайно или нарочно, оказалась той же самой. Жоан Мау-Темпо дополз, едва не теряя сознания, до нар и, хотя ему казалось, что он спит, собрался с силами и откинул их, свалился и пролежал как мертвый сорок восемь часов. Он одет и обут — разбитая статуя, что не разваливается только благодаря проволочному каркасу, деревенская марионетка, высовывающая голову из-под одеяла и корчащая во сне гримасы, — у него растет борода и из уголка рта по небритому подбородку стекает струйка слюны, прокладывающая себе путь среди щетины. За два дня охранник несколько раз заходил проведать, жив или мертв обитатель этой камеры, на второй раз он успокоился потому, что спящий изменил позу, все это давно уже известно: после того как их заставляют стоять столбом, они всегда так спят, им даже еда не нужна, но теперь хватит спать, сон уже не такой глубокий: Просыпайся, тут тебе обед принесли. Жоан Мау-Темпо садится на нарах, померещились ему, наверное, слова эти — в камере никого нет, но пахнет едой, и он ощущает страшный и непреодолимый голод, первая попытка встать на ноги не удается, ноги подкашиваются и в глазах темнеет, это oт слабости, он повторяет свой опыт, до стола не больше двух шагов, хуже то, что он не сможет есть сидя, здесь едят стоя, чтобы пища в желудке не задерживалась, а Жоан Мау-Темпо такого маленького роста, что ему нагибаться никогда нужды не было, а здесь до столешницы дотянуться не может, ему приходится вставать на цыпочки, а это пытка для человека, который так слаб, и уронить нельзя ни крошки: ведь пища — единственное его спасение.