Дальше разговор не пошел, рассказчику стало неинтересно; он уже сказал, что хотел, у него есть свои привилегии, а вот и Адалберто с войском, машина остановилась, дверцы открылись, началась высадка десанта, пастуху делают знаки, но он воробей стреляный, не шевелится, как сидел, так и сидит, но наконец подымается, нарочито показывая, каких трудов ему это стоит, и кричит: Что такое? Капрал Доконал приказывает: Заряжать, в атаку, изготовить гранаты, лучше бы ему не увлекаться военными терминами, но что поделаешь, такая возможность редко выдается, и в это время пастуху становится все понятно, то же самое было с его отцом, внутри все разрывается от смеха, а глаза у него такие, будто он от хохота по земле катается. Разрешения, значит, не спрашивали, говорит капрал Доконал, дракон, представляющий закон. С каждой овцы штраф пять эскудо, шестьсот овец по пять эскудо, посчитаем, шестью пять тридцать, теперь нули, три конто штрафа — не шутка, очень дорог выпас, и тогда пастух говорит: Здесь какая-то ошибка, овцы вот этого самого хозяина и на его земле. Что ты там мелешь, уперся капрал Доконал, рядовой поднял глаза к небу, запутавшийся Адалберто восклицает: Так это мое?! Да, сеньор, я пастух при этих овцах, а овцы ваши. Идите с миром, музы, песнь окончена моя.
Войска вернулись в казармы, все трое словом не обмолвились о своей экспедиции, Адалберто дома велел выдать оливковое масло, а капрал Доконал и рядовой чистили оружие, подсчитывали прибыль и молились архангелу Михаилу, чтобы послал им побольше столь же опасных и выгодных операций. Это мелочи жизни латифундии, но из маленьких камешков складывается стена, а из колосьев — урожай. Что это за птица кричит? Сова. И сразу же второй ему отвечает: Домингос, ее гнездо где-то рядом.
* * *
В свое время Сижизмундо Канастро рассказал историю про собаку Константе и про куропатку, но не думайте, что только ему принадлежит право на охотничьи рассказы. Необычайные приключения случались на охоте и с Антонио Мау-Темпо, к тому же он и понаслышке знает много охотничьих побасенок, и потому вполне могло быть так, что именно Антонио Мау-Темпо рассказал бы про собаку Константе и куропатку, и тогда Сижизмундо Канастро пришлось бы подтверждать достоверность этого происшествия с помощью неопровержимого доказательства: во сне, мол, он все это видел. Те, кто недоверчиво относятся к подобным байкам, обязательно должны вспомнить о необъятности наших земель, о том, как здесь исчезают, а потом — иногда через несколько дней,, а иногда через столетия — вновь возникают позабытые истории. Вот вековые дубы, например, всегда шелестят об этих преданиях, понять их, конечно, сложно — и деревья от старости заговариваются, — но не они виноваты в нашей непонятливости, а мы сами: не даем мы себе труда выучить как следует их язык. Кто подолгу живет здесь, начинает различать в шуме ветра эти позабытые истории, и потому иной раз видишь человека, застывшего среди полей, — он шел себе по своим делам, и вдруг его словно кто за руку схватил: Послушай-ка, и раз стоит он не шевелясь, то можно поклясться, что в это самое время дуновение ветра донесло до него, человека искушенного и понимающего, язык природы, какую-нибудь чудесную историю, например про собаку по кличке Константе или про любопытных зайцев, о которых рассказывает Антонио Мау-Темпо, а истинность его слов подтверждает Сижизмундо Канастро, говоря, что и вправду видел все это во сне, другие могли бы сказать то же самое, да никто не хочет свои сны разглашать.