И наступает тишина — шумная тишина солдатской казармы. Те, кого заперли в подвале, вздыхают и стонут, пока не заснут, а иногда и во сне, но усталые людц всегда вздыхают и стонут во сне: вот так же кололо в боку, когда я работал на копях и хотел поднять корягу, а она была тяжеленная, вот и сегодня от меня того же хотят, много хочешь, да мало получишь. Что ж там творят с нашими товарищами? Ничего не слышно, только часовые ходят и часы на башне бьют. А четверо сидят под замком, каждый в своей комнате, и делают одно и то же: прежде всего оглядываются по сторонам и видят стол, а на столе карандаш, и им кажется, будто они опять ходят в школу и сейчас будут писать диктант, вот только нет учителя, чтобы диктовать, а потом поставить отметку, совесть станет учителем, совесть решил, что писать — вкривь и вкось, мучительно выводя буквы, — и все четверо — кто чуть раньше, кто чуть позже — напишут на первой строчке первой страницы, перегнутой пополам словно для того, чтобы все поместилось, — напишут свое имя. Мое имя Агостиньо Дирейто, Жоан Мау-Темпо, Жоан Катарино, Каролино Диас, а потом будут смотреть — вон сколько еще строчек до конца страницы, до конца тетрадки, и разлинованная бумага покажется им полем, но серп карандаша не срезает колосьев, не движется вперед — не знаю, что такое — натыкается то на камень, то на корень, — что же мне писать, господа? Не дождетесь вы от меня ни чего — и Жоан Катарино первым отодвигает тетрадь в сторону, написав только свое имя, чтобы знали тот, кого зовут этим именем, ничего, ни одного слова больше не напишет, а потом — каждый в свое время — трое остальных одинаковым движением загрубелой темной руки отодвинут тетрадку: кто закроет, а кто так и оставит открытой, чтобы, когда за ним придут, первым делом увидали на странице имя, имя — и больше ничего.
Луч света пробился сквозь отверстие в крыше, а отверстие это возникло от времени и от небрежности кровельщика, и восходящее солнце проникает через дырку в комнату, хотя бывает и другой свет: иногда тому, кто не спит, удается поймать взглядом плывущую по небу звезду. Может быть, всю эту историю с тетрадками придумали майор с агентом для того, чтобы спокойно поспать, пока преступники изобличают себя и других, а Может быть, это хитрый способ обойтись без писаря и не платить ему за работу. Мы так этого и не узнаем: важен сам факт, подтверждающий истинность нашего рассказа о тюрьме и о допросе. Луч света пробился сквозь отверстие в крыше — придется повторить эти слова: без них фраза не кончена и смысл неясен, — когда открылась дверь, и на пороге появился свежий и бодрый агент — такой свежий и бодрый, словно он проспал всю ночь не в казарме, а на хорошей кровати, — и по мере того, как он переходил из комнаты в комнату, его гнев усиливался, потому что в каждой тетрадке написано то, что ему и так известно: эту сволочь зовут Жоан Катарино, этого мерзавца — Агостиньо Дирейто, этого гада — Каролино Диас, а этого сукина сына — Жоан Мау-Темпо. Да это заговор, эти подлецы успели стакнуться. Идите сюда, я ведь с вами не шутки шучу, отвечайте, кто придумал устроить забастовку, с кем поддерживаете контакты, отвечайте, а не то с вами будет то же, что с тем А они не знают, кто такой этот «тот», они ничего нс знают, они качают головой: они непреклонны и не выспались, они мужественны и второй день не ели, и туман застилает им глаза. Майор Хорохор — он тоже здесь — встревает: Ведь придется вас в Лиссабон отправить, не лучше ли будет во всем сознаться здесь, в родном краю, среди земляков. Но агент, неведомо почему, вдруг прервал его. Прикажите отвести их к остальным, подумаем, что с ними делать. И на подгибающихся ногах потащились четверо по коридору, потом по двору, а небо-то — ты взгляни наверх, — небо-то уже совсем ясное, хоть солнце еще не встало, а потом, спотыкаясь о спящих, потонули во тьме подвала. Кто спал, проснулся или, ворча, перевернулся на другой бок: все наконец успокоились, потому что эти четверо перед тем, как растянуться на полу и заснуть — поспать — дело святое, — успели еще поклясться, что никого не выдали. Сон их был недолог: эти люди привыкли мало спать, привыкли скатывать одеяло, когда солнце еще только выплывает из-за гор Испании, ну а, кроме того, спать тревожно, и тревога эта прокрадывается в самые далекие и потаенные уголки сознания, шарит там и, наконец, выбрасывает на поверхность сосущее ощущение голода — живот-то пустой, уж сколько часов нас не кормят, так и со скотиной не обращаются.