Через несколько дней падре Агамедес пополнил свою и без того изобильную кладовую подношениями благодарных прихожан — простите падре, что так мало, зато от чистого сердца, спасибо за все, что вы для нас сделали, вот вам мерка фасоли, мешочек муки, курочка, бутылка масла и три капли нашей крови.
* * *
Оле! По приказу президента корриды его помощник спускается на арену, проверяет запоры на загонах для быков, пересчитывает волов — должно хватить, — огибает арену, чтобы хорошенько все разглядеть: и скамейки, и ложи, и место для оркестра, теневую и солнечную стороны амфитеатра, в нос ударяет запах свежего навоза. Он говорит: Можно пускать. И вот двери загонов открываются, и выходят быки: сегодня с ними поступят в полном соответствии с правилами тавромахии: их будут колоть бандерильями, дразнить мулетами, подталкивать пиками, а потом увенчают их загривок эфесом шпаги — а лезвие ее вонзится в бычье сердце, оле! Они идут, окруженные конвоем, они пришли из ближних и дальних мест, многие из которых упоминались в нашем рассказе — только из Монте-Лавре никого нет, так уж получилось, — и постепенно арена заполняется — нет, не публикой, какая там публика! — это стражники рассаживаются повсюду, отыскивая, где попрохладней, и держат карабины наизготовку — без карабина, как без рук. Арена заполняется серой скотиной, которую в кровопролитных боях и дальних походах одолела наша гвардия, одолела и привела сюда этих зверей-забастовщиков, этих львов с серпами, этих на гибель обреченных людей. Вот пленные, взятые в жестокой битве, а к вашим ногам, сеньор, мы бросаем знамена и складываем пушки, отбитые у неприятеля, — видите, какие красные эти знамена, а в начале войны были еще красней: мы изваляли их в пыли, мы оплевали их — повесьте их в музее или в нашей часовне, где коленопреклоненные новобранцы будут ждать, когда же осенит их своим откровением наша благородная профессия, а еще лучше сожгите их, сеньор, чтобы они не оскорбляли чувств, которые вы нам привили, других нам не надо. По милостивому разрешению президента корриды помощник его велел вынести на арену несколько охапок соломы, на которой эти люди — люди они, люди! Люди, а не львы, и серпов у них никаких нету! — будут сидеть или лежать, пристроившись, если удастся, поближе к землякам, — стадное чувство, что поделаешь! Но иные — их, правда, немного — будут ходить от одной группы к другой: тому шепнут словечко, тому положат руку на плечо, на того просто посмотрят, а тому кивнут украдкой, и все станет надежным и понятным — насколько это возможно. Не теряйте надежды.