- Это зачем же? - спросил Орлов, отнимая руку от лба.
- С вашими взглядами нельзя служить. Вы там не на месте.
- Мои взгляды? - спросил Орлов. - Мои взгляды? По убеждениям и по натуре я обыкновенный чиновник, щедринский герой. Вы принимаете меня за кого-то другого, смею вас уверить.
- Опять шуточки, Жорж!
- Нисколько. Служба не удовлетворяет меня, быть может, но все же для меня она лучше, чем что-нибудь другое. Там я привык, там люди такие же, как я; там я не лишний во всяком случае и чувствую себя сносно.
- Вы ненавидите службу, и вам она претит.
- Да? Если я подам в отставку, стану мечтать вслух и унесусь в иной мир, то, вы думаете, этот мир будет мне менее ненавистен, чем служба?
- Чтобы противоречить мне, вы готовы даже клеветать на себя, - обиделась Зинаида Федоровна и встала. - Я жалею, что начала этот разговор.
- Что же вы сердитесь? Ведь я не сержусь, что вы не служите. Каждый живет, как хочет.
- Да разве вы живете, как хотите? Разве вы свободны? Писать всю жизнь бумаги, которые противны вашим убеждениям, - продолжала Зинаида Федоровна, в отчаянии всплескивая руками, - подчиняться, поздравлять начальство с Новым годом, потом карты, карты и карты, а главное, служить порядкам, которые не могут быть вам симпатичны, - нет, Жорж, нет! Не шутите так грубо. Это ужасно. Вы идейный человек и должны служить только идее.
- Право, вы принимаете меня за кого-то другого,
- вздохнул Орлов.
- Скажите просто, что вы не хотите со мной говорить. Я вам противна, вот и всё, - проговорила сквозь слезы Зинаида Федоровна.
- Вот что, моя милая, - сказал Орлов наставительно, поднимаясь в кресле. Вы сами изволили заметить, человек я умный и образованный, а ученого учить только портить. Все идеи, малые и великие, которые вы имеете в виду, называя меня идейным человеком, мне хорошо известны. Стало быть, если службу и карты я предпочитаю этим идеям, то, вероятно, имею на то основание. Это раз. Во-вторых, вы, насколько мне известно, никогда не служили и суждения свои о государственной службе можете черпать только из анекдотов и плохих повестей. Поэтому нам не мешало бы условиться раз навсегда: не говорить о том, что нам давно уже известно, или о том, что не входит в круг нашей компетенции.
- Зачем вы со мной так говорите? -проговорила Зинаида Федоровна, отступая назад, как бы в ужасе. - Зачем? Жорж, опомнитесь бога ради!
Голос ее дрогнул и оборвался; она, по-видимому, хотела задержать слезы, но вдруг зарыдала.
- Жорж, дорогой мой, я погибаю! - сказала она по-французски, быстро опускаясь перед Орловым и кладя голову ему на колени. - Я измучилась, утомилась и не могу больше, не могу... В детстве ненавистная, развратная мачеха, потом муж, а теперь вы... вы... Вы на мою безумную любовь отвечаете иронией и холодом... И эта страшная, наглая горничная! - продолжала она, рыдая. - Да, да, я вижу: я вам не жена, не друг, а женщина, которую вы не уважаете за то, что она стала вашею любовницей... Я убью себя!