– Он как хозяин преломил хлеб и отпил вина, чтобы показать гостю добрые намерения, – пояснил Самум, заметив удивленный взгляд Ганса. – Так многие делают в знак того, что пища не отравлена.
Малыш совсем не боялся, что пищу отравят специально. Вряд ли их тащили бы так далеко и даже позволили умыться да еще залечивали раны, чтобы тотчас же отправить к праотцам, даже не дождавшись выздоровления. Но вот все ли съедобно для людей? С другой стороны, местного оленя они уже ели и все до сих пор живы. Да и можно ли узнать пригодность пищи, не испытав этого на своем желудке? Если помощь от своих быстро не придет, то как выжить в этом мире, если не есть добытую в нем пищу. Майкл отмахнулся от своих мыслей и потянулся за мясом, жалея, что не может заниматься столь любимым делом обеими руками…
– Эй, Малыш, не увлекайся так, – донесся до Никсона шепот Упыря, сидящего рядом. – Джокер маякнул, что надо быть начеку. Они по ходу ждут кого-то.
Малыш, не прекращая с аппетитом рвать жирный кусок мяса, незаметно окинул зал взглядом, попутно локтем передвигая ножны с диверсионным ножом чуть вперед. Двое мужчин, с которыми общался золотоглазый, да и сам татуированный воин, явно чего-то ждали, время от времени выглядывая в мутное окно.
– Осторожность не помешает, – возразил Малыш. – Но я уверен на девяносто девять процентов, что с нами пока ничего не случится.
– Согласен, – кивнул Упырь. – Да только – береженого Бог бережет.
Дверь едва слышно скрипнула, но почти все сидящие за столом обернулись на этот звук, готовые к самым решительным действиям. Человек, вошедший в зал, выглядел очень странно даже для местного. Худой, будто изможденный долгой борьбой со смертельным недугом, человек этот оказался еще и непомерно высок. Бледная или даже прозрачно-белая, будто воск, кожа головы и шеи его не несла ни единого очага растительности – даже брови или ресницы абсолютно отсутствовали на его лице. Слишком большая голова частично скрывалась под странной каской, дико диссонирующей своим визуальным технологическим совершенством с бесформенной убогой одеждой, в которую человек был облачен. Огромные глаза так глубоко прятались в запавших глазницах, что даже цвет их определить казалось весьма затруднительно. Вошедший обменялся с золотоглазым взглядами и, не произнеся ни слова, устроился на невысоком стуле в самом углу зала, куда не добирался свет свечей. Лишь отблески огня близкой к нему печи на гладкой, почти зеркальной поверхности шлема напоминали о странном визитере, с приходом которого все присутствующие в зале хозяева крепости сразу успокоились, а золотоглазый и вовсе куда-то вышел.