Семен остановился… на подгибающихся ватных ногах… и слабый дрожащий луч развернулся в пространство секции.
Чистяков увидел.
Увидел все, что там было, совершенно отчетливо. Да только его сознание бастовало, отказываясь это воспринимать! Оно не желало сращивать фрагменты открывшегося во единое целое… И несколько секунд увиденное существовало для Чистякова словно головоломка, подобие картинки в детском журнале: «найди, где спрятался зайчик?»
Прежде всего вниманием завладело то, что в этой секции двигалось.
А это было некое подобие крючьев, двух, сходящихся и расходящихся в быстром темпе. Они были обращены вогнутостями друг к другу. С них что-то капало. Поверхность их была темной, но, влажная, она проблескивала в луче. Их ритм движения совпадал с ритмом звука – и резонно было предположить, что именно оно, их движение, порождает звук.
Над крючьями стояли глаза.
Круглые, неподвижные и словно бы даже какие-то простовато-наивные.
В сознании Чистякова вдруг высветились – мягко говоря, неуместно – круглые очки Джона Леннона. Кумира старшего брата Чистякова. Который – брат – и до сего еще времени носил тертую джинсу и длинные волосы, несмотря на откровенную лысину. Да, взгляд Леннона из-под очков был вспомнен абсолютно не к месту. Потому что на Чистякова смотрели сейчас нечеловеческие глаза.
Они смотрели из чего-то кустистого, словно мох. (Шерсть? но какая странная…) И рядом в этом кустистом располагались еще глаза – три пары, гораздо меньшего размера – и в каждом трепетала синхронно яркая точка: отражение лампочки фонаря, трясущегося в руке.
Подвальная секция была набита всяческим хламом, как это и полагается по чину подвальной секции. Но было в этой картине кое-что необычное. А именно: пыльный хаос вещей делился, ровно и аккуратно, на восемь секторов. Причем делила его сложная и дрожащая мохнатая тень, отбрасываемая фонарем.
Тень… от растопыренных восьми ног огромного паука!
Головоломка сложилась. Ритмично движущиеся крючья были его жвалами ( хелицерами – выдала совершенно ненужное сейчас уточненье память). А позади во тьме угадывалось и тулово, пульсирующее в ленивом, сонном, не зависящем от челюстей ритме…
Такого не могло быть.
Но было.
На Чистякова смотрел из каморки в четыре пары глаз паук невообразимого, немыслимого размера. Размах его лап был больше, чем Семен мог бы развести руки.
И вдруг в подвале, в этой стрекочущей тишине, прошел голос:
– ПОДОБНО ЭТОМУ И В ДУШЕ. ДОСТАТОЧНО ПОЖИТЬ СКОЛЬКО-ТО, И В ДУШЕ НАКАПЛИВАЕТСЯ ДОВОЛЬНО НЕПРОЛАЗНОГО ХЛАМА. И В ЭТОМ ХЛАМЕ ЗАВОДИТСЯ…