С тех пор лето и часть осени госпожа Демидова проводила за границей и на Урале, где она довольно успешно управлялась с громадным наследством мужа, а зиму и весну – в Петербурге, в своем особняке на Дворцовой площади. Она уверяла, что решилась совершенно посвятить себя воспитанию сына, что не помышляет о замужестве, да и грех даже думать о таком ей, невольной причине смертей стольких мужчин!
Графиня Евдокия хорошо знала эту печальную красавицу и вроде бы даже сочувствовала ей, но в ее отношении к Авроре всегда ощущался оттенок настороженности. Может быть, дело было всего лишь в чисто женской зависти к красоте безусловной, ошеломляющей, над которой не властно время? Или это было предчувствие той роковой роли, которую Аврора сыграет в жизни самой Евдокии Петровны?
О, конечно, в такую красоту невозможно не влюбиться. Да и Андрей Карамзин давно уже не принадлежал графине Евдокии, она даже и право на ревность утратила. Однако известие об этом браке не только измучило ее припадками лютой ревности (отвратительным казалось все, а особенно то, что Аврора старше нового мужа на восемь лет), но и напугало до полусмерти. Графиня Ростопчина билась в рыданиях, которые вынуждена была таить от всех, беззвучно выкликая:
– Она тебя погубит! Кто угодно, только не она!
Евдокия Петровна была убеждена в этом так же, как и в том, что сейчас живет в Риме. Она немедленно написала Андрею Николаевичу отчаянное письмо, умоляя не вступать в брак с женщиной, которая непременно станет причиной его погибели, однако ответа не дождалась. Конечно, Карамзин счел ее письмо обычным бредом ревнивой, влюбленной, покинутой женщины, которая во что бы то ни стало хочет очернить счастливую соперницу.
Ну что же, через какое-то время до Ростопчиной дошло известие о свадьбе. Потом – о том, что Карамзины уехали на Урал, в Нижний Тагил, где у Андрея Николаевича замечательно идут дела по управлению заводами его предшественника Демидова.
Евдокия Петровна не верила. Ей казалось, что люди, которые передают ей эти вести, нарочно лгут, чтобы ее помучить. Вся жизнь казалась ей теперь неким увядшим букетом, некогда роскошным. Она ничего, ничего не видела в жизни для себя…
В день праздника сердца, любимой рукою.
Душистый букет, ты ко мне принесен.
И принят в восторге, с улыбкой, с слезою.
И нежной заботой моей охранен.
Цветешь, украшая приют мой заветный.
Мне теша и чувства, и душу, и взгляд!
Как радуга, листья твои разноцветны.
Как люди, живут они, дышат, дрожат;
И ведают радость, когда их лелеет.
Луч солнца златого, и страждут, когда.