— Ну ладно, Элиот, — мужественно заключил он, снова пожимая мне руку. — Я и не рассчитываю, что когда-нибудь окажусь на виду. Кому-то ведь надо тянуть лямку!
Прощаясь, я думал только о встрече с Шейлой, но когда в последний раз окинул взором канцелярию, не один год служившую мне тюрьмой, и вышел на мокрый тротуар, мне вдруг стало грустно и жаль, что я расстаюсь с этим местом.
Мы с Джорджем сели в автобус и поехали под мелким, моросящим дождем. В половине четвертого я вышел с фермы; дождь усилился и нещадно хлестал меня, пока я шагал полями и проселочными дорогами к дому Шейлы. Мне было радостно и тревожно — радостно оттого, что Шейла пригласила меня к себе, и тревожно оттого, что, насколько я понимал, меня едва ли могли ждать в этом доме с распростертыми объятиями. Она пригласила меня простодушно, не кривя душой, — в этом я не сомневался. Она всегда действовала с каким-то необузданно-своенравным простодушием. И, уж конечно, она не станет считаться с тем, что скажут родители, если ей хочется видеть меня. А я, во всем остальном реалистично смотревший на вещи, воспринимал все, что имело отношение к Шейле, с простодушием романтической любви. Вот почему в тот дождливый день, шагая по грязной дороге, я, несмотря ни на что, чувствовал себя счастливым. Мне нужно было только видеть Шейлу. Я понимал это, она понимала это, а до остальных мне в моем любовном ослеплении не было дела.
Но я, конечно, предполагал, что ее родители могут взглянуть на мой визит иначе. Тогда — хотя мне это казалось странным впоследствии — я и не думал о женитьбе на Шейле. Но отец и мать Шейлы, конечно, могли об этом подумать. В их глазах я был претендент на руку дочери, — возможно, претендент с очень слабыми шансами, но все же претендент и притом неподходящий. Они богаты, Шейла красива и умна, и они, конечно, рассчитывают на блестящую партию для нее. Вряд ли поэтому они станут поощрять меня. Я не обладал ничем, что могло бы расположить их в мою пользу. Другим родителям я, возможно, пришелся бы по душе, хотя бы тем, что был не глуп, но здесь я опасался, что даже ум мой будет поставлен под сомнение. Не исключено, что Шейла рассказала им о моих убеждениях, добавив, что разделяет их, — от нее всего можно ждать. Словом, я не знал, как вести себя с ее родителями. И все же я был счастлив, пока шел эти две мили по дождю.
Дом викария, красивый старинный особняк в георгианском стиле, стоял на краю поселка, в глубине рощицы. Мои опасения насчет приема, который меня там ждал, оказались недалеки от истины. Но одно обстоятельство, из-за которого все сразу стало похоже на фарс, помешало миссис Найт сразу выказать свое отношение ко мне. Дело в том, что я промок до нитки. При виде меня служанка, открывшая дверь, только беспомощно развела руками. Тут в холл вышли Шейла и ее мать, и последней пришлось тотчас проявить ко мне участие. Миссис Найт готовилась встретить меня с холодным безразличием, но беспокойство о моем здоровье взяло в ней верх. Это была дородная женщина, ростом выше Шейлы, не в пример дочери шумная и деловая. Она отвела меня в ванную, послала служанку за одеждой викария и распорядилась высушить мою. Когда я наконец вошел в гостиную, на мне была спортивная рубашка отца Шейлы, его серые фланелевые брюки, свитер, халат и домашние туфли, — все это болталось на мне, а туфли были на два номера больше.