— Ну и что же?
— Если бы вы лучше знали Шейлу, — сказал я, — вы поняли бы, что это за причины.
Нахохлившись, Хью прижался к спинке кресла.
— Вы, конечно, не беспристрастны, — пробормотал он.
— Разумеется, не беспристрастен, — согласился я. — Но я говорю правду, и вы понимаете, что я говорю правду.
— Она мне очень нравится, — заявил Хью. — Меня не интересует, что вы скажете о ней. Я сам решу, как мне быть!
Я дождался, чтобы он взглянул на меня, и тогда сказал!
— Представляете ли вы себе, каким будет ваш брак?
— Конечно, представляю.
— Разрешите, я все же открою вам одно обстоятельство. Шейла почти не чувствует физического влечения ни к вам… ни вообще к кому бы то ни было.
— Ну уж ко мне-то, во всяком случае, больше, чем к любому другому! — На этот раз в голосе Хью прозвучала уверенность.
— Вы не новичок в любовных делах, — продолжал я. — Какое же мнение у вас о Шейле?
Он не отвечал. Я повторил свой вопрос. Хью оказался упрямее, чем я ожидал, тем не менее меня переполняло радостное сознание моей власти над ним и возможности отомстить, — сознание, что я могу продиктовать свою жестокую волю. Сама по себе эта власть над ним мне была не нужна — мне важно было лишь добиться своей цели. Хью был орудием для достижения этой цели — и только. Своими безжалостными словами я мстил за годы унижений, за то, что не знал взаимной любви. Говоря с ним, я в сущности говорил с Шейлой.
— Ничего другого, кроме того, что она дарит вам сейчас, вы от нее не получите, — сказал я.
— Если я захочу жениться на ней, то женюсь, — стоял на своем Хью.
— В таком случае, — заявил я (сейчас я понял, что значит напрячь все силы для решающего удара), — вы женитесь на уроде.
Хью неправильно понял меня.
— Нет, я не это имею в виду, — возразил я. — Я хочу сказать, что Шейла безнадежно неуравновешенная женщина. И никогда не будет иной.
Я почувствовав, какою лютой ненавистью воспылал ко мне Хью. Он ненавидел меня, ненавидел силу и убежденность, с какой я говорил. Ему хотелось бежать от меня, но слова мои приковывали его к месту.
— Однако ведь сами-то вы женились бы на ней! — воскликнул он. — Конечно, если бы она согласилась. Не станете же вы отрицать это, правда?
— Правда, — признался я. — Но я люблю ее, таков уж мой горький жребий! А вы ее не любите и отлично понимаете это. Я ничего не могу с, собой поделать, а вы можете. И потом, если я женюсь на ней, то сделаю это с открытыми глазами. Я женюсь на ней, зная, что она нравственный урод.
Теперь Хью уже не смотрел на меня.
— И вы тоже должны это знать, — твердо произнес я.
— Вы хотите сказать, что рано или поздно она сойдет с ума?