— Зайди ко мне, — предложила она совсем так, как раньше. — Как это ты догадался? Ни за что не поверю, что ты стал ясновидящим.
Но когда мы встретились, она не заводила больше об этом разговора. Мой приход она считала чем-то само собой разумеющимся. Да и я не нашел в ней никаких перемен. Ни о Хью, ни о своем посещении психиатра она не обмолвилась ни словом.
В тот вечер, взявшись за руки, мы долго бродили по городу. Я не тешил себя ложными надеждами. Это безмятежное счастье, непрочное и хрупкое, не впервые улыбалось нам: за годы нашего знакомства можно было бы, пожалуй, набрать неделю таких дней. И сейчас оно просто решило еще раз посетить нас.
Шейла была то весела, то задумчива, но так она держалась всегда. Я же больше всего боялся развеять очарование этого вечера.
Несколько дней все выглядело так, будто мы переживаем пору первой влюбленности. Я не заговаривал с Шейлой ни о ее планах, ни о моих. Если наше счастье лишь иллюзия, пусть она подольше держит нас в плену. Меня считали человеком дальновидным, но на этот раз я предпочитал иллюзию истине.
В один из таких теплых сентябрьских вечеров мы с Шейлой долго гуляли по Сент-Джеймскому парку, затем сели на скамейке у пруда, неподалеку от дворца. Вечер был чудесный — тихий и золотой. Фонари отбрасывали золотистые полосы света; их то и дело пересекали лучи фар проносившихся по Мэл автомобилей. Золотистые полосы лежали на глади пруда, и, пересекая их, утки оставляли за собою сверкающий след.
— Как красиво! — заметила Шейла.
Небо над Стрэндом было ярко освещено. Издали донесся звук волынок — то ирландские волынщики играли, выходя из казарм; по мере того как они приближались к нам, звук становился все громче, потом стал замирать.
Мы молчали, пока оркестр, маршируя по кругу, не вернулся на прежнее место. Так он сделал несколько кругов. Шейла думала о чем-то своем, а я наслаждался очаровательным вечером. Неожиданно Шейла спросила:
— Это ты его отговорил?
— Да, — ответил я.
Волынки зазвучали громче, тише, снова громче. Мы молчали. Я держал Шейлу за руку, и она не пыталась ее отнять. Мы сидели неподвижно, не поднимая глаз, не отрывая взгляда от воды. На дорожку перед нами опустилась птичка, за ней другая.
— Это упрощает дело, — сказала наконец Шейла.
— Что же это упрощает? — спросил я.
— Я ни на что больше не годна, — сказала она. — И такой останусь навсегда. Последняя карта поставлена, мне нечем продолжать игру. Я в твоем распоряжении. Можешь жениться на мне, если хочешь.
В тоне ее не было ни презрения, ни злобы, ни горечи — одна отрешенность. И все же, услышав ее слова, я обрадовался так, как обрадовался бы ее согласию, когда делал ей предложение у себя в мансарде! Я обрадовался так, словно не было этих лет страданий, словно в этот тихий вечер в парке я сделал девушке предложение и она приняла его! В то же время сердце мое наполняла жалость к Шейле.