Храмов не заметил, что Поляков тоже перешел с ним на «ты». А Поляков подумал, что так даже удобней – на «ты».
– Случалось, – согласился Храмов. – Только в меня за это не стреляли.
– А мне не повезло, – проворчал Поляков. – Может, дворник шибко возмутился?
– Сдурел, какие в наше время дворники? – искренне удивился Храмов. – А кстати, как ты вообще оказался на Фигнер? Ты ведь живешь на Грузинской. Чего тебя понесло невесть куда?
– Да ну уж, невесть куда! Скажешь тоже! Прошвырнулся немного по Звездинке, потом по Дзержинского, только начал поворачивать по Фигнер на Свердловку, а тут…
– Что? – резко спросил Храмов.
– Ну, это… не помню дальше.
– Ладно. Не помнишь, – покладисто кивнул Храмов. – Не помнишь так не помнишь. А скажи, ты никого не заметил, кто бы прямо перед тобой зашел в подворотню?
– Да вроде не видел никого, – ответил Поляков, для начала очень натурально изобразив раздумья. – А что такое?
– Да то, что Аксакова, та, что тебя потом нашла, вошла в свой подъезд минуты за три, максимум – за пять до того, как в тебя выстрелили. Ты не видел, как она входила? Одна она была или нет?
– Не видел я никого, – буркнул Поляков.
– Странно, – пожал плечами Храмов. – Потому что она тоже «прогуливалась» после дежурства. И тоже шла в обход, по Звездинке, потом по Студеной и по улице Дзержинского, хотя обычно идет домой от госпиталя дворами до Свердловки. Вы как будто сговорились с ней в тот вечер прогуляться. Правда?
– Нет. Неправда, – твердо сказала Поляков.
И отвел глаза, посмотрел на тумбочку.
Сегодня он уже мог чуть поворачивать голову. Самую капельку, но все же видел герань. И первое, что сделал, проснувшись, на нее посмотрел. Герань осыпалась. Лепестки горкой валялись на тумбочке, а на зеленых веточках оставались две-три нераспустившиеся красные почки.
В палату вошла сестра – очень хорошенькая брюнетка с синими глазками. То, что она именно брюнетка, легко мог увидеть каждый, потому что косая челка была выпущена из-под накрахмаленной косынки. Глазки же ее синие мгновенно начали кокетливо косить при виде Полякова. В принципе Поляков привык, что подобным же непостижимым образом начинали вести себя глаза буквально всех молодых женщин, которые только попадались ему на жизненном пути («Кроме одной, – немедленно уточнил он для себя, – кроме одной!»), и давно перестал обращать внимание на это явление.
– Доброе утро, товарищ майор! – весело сказала сестра. – Я сестра Евсеева, но меня все зовут просто Валечка. Проснулись? Суденышко желаете? Я сейчас пришлю санитарку. А потом умываться и завтракать, да? С непривычки трудно будет кушать лежа, но я вас покормлю сама. Как маленького мальчика, да? – игриво блеснула она глазами.