Думать о человеке, спасшем ей жизнь, как о стукаче, было очень тяжело. Ольга мотнула головой, прогоняя неприятные мысли, и сказала:
– Ничего, на другой день всех наших оттуда увезли, так что ко мне никто не придрался.
– Да, я знаю, – кивнул Поляков, и Ольга насторожилась: откуда он знает? Спрашивал у кого-то из госпитальных? И как был воспринят его интерес? Какое мнение сложилось после этого в госпитале об Ольге?
Она мгновенно перебрала в памяти все происшедшие за минувшие полгода события. В общем-то, обычная жизнь санитарки, которая то помогает вновь прибывшим раненым мыться в бане (это всегда было первым делом в приемке новой партии), то стирает в воде с нашатырным спиртом использованные бинты, предварительно замоченные в растворе лизола (оттого работать санитаркой в операционной было немного желающих!), а потом сушит их на госпитальном чердаке, то драит тазы, кюветы, стерилизационные баки, то нарезает из марли салфетки и скатывает маленькие шарики для обработки ран во время операций, стерилизует операционный и перевязочный материал… Это занимало много времени. Потом находились дела в палатах для раненых: уборка прежде всего, ну и судна нужно было разнести, а затем собрать и помыть…
Ольга всегда бралась за самую грязную работу. Она не знала, чем занята в ту же минуту мама, но вряд ли валить лес или копать землю более легкое дело. Подавляя тошноту при виде открытых, гноящихся ран, иссушая лизолом потрескавшиеся руки, с натугой ворочая стерилизационные баки, она как бы добровольно брала на себя часть той тяжкой ноши, которую подневольно приходится нести маме. Вся штука была в том, что Ольга давно перестала винить мать за свое исключение из университета. Она себя винила за то, что потащилась в тот страшный день на кладбище – нет, вихрем полетела туда в компании бесстыдных глумцов и кощунников, как по-старинному выражался покойный дед! Готова была сама все рушить и разрушать, а ведь это страшный грех – могилы разорять… И знала же, что маме дорого то кладбище, куда она постоянно ходила, там похоронена ее подруга Тамара Салтыкова, ее родственники… Про то, что значил для ее матери старый черный крест, на котором за давностью лет невозможно было разобрать надпись, Ольге уже потом, много позже, рассказала тетя Люба, и девушка с тех пор не могла избыть в себе вину перед мамой.
Но сейчас она думала не о матери, а о том, не проявил ли к ней кто-то в госпитале за последние месяцы подозрительной снисходительности. Не промолчал ли там, где должен был отругать? Не был ли мягок, когда следовало быть суровым?