– Никаких «и», ты спятил! – чуть не закричал Павел. – Я только-только начал Шатилова к рукам прибирать. А если его жену убьют… Это же какое потрясение, ему не до наших дел будет!
– Думаешь, горевать станет? – усомнился Виктор. – Из-за бабы, что ли? Да небось другую найдет.
– Эх, простота ты, простота… – вздохнул Павел. – Хорошо тебе, простоте, на свете жить! Ладно, вон наши санки. Оставим этот разговор, мне надо подумать. Может, ты и прав, конечно. Может, так и надо – быть проще…
* * *
«До суда… до суда еще есть время…»
Шулягин протяжно вздохнул и повернулся на другой бок.
«До суда еще…»
Перевернулся снова.
– Чего пляшешь, фабрикант? – недовольно прошипел лежащий рядом карточный шулер Петька Ремиз. – Спать не даешь. Каждую ночь с тобой одно и то же, ровно воши тебя жрать начинают. Угомонись, добром прошу!
– Ладно, ладно, – чуть слышно выдохнул Шулягин. – Сплю! Больше не буду!
Сна – ни в одном глазу. Мысли кусают куда больнее, чем эти самые «воши»…
Тюрьма! Невеселое местечко!
Шулягин первый раз попал в тюрьму. Конечно, есть известная пословица: «Сколь веревочке ни виться, конец все равно будет!», но Шулягин очень долгое время был уверен, что пословица не про него сложена. Он, как тот колобок, знай уходил и от зайца, и от волка, и от медведя. Подвернулась хитрая лиса, вернее, хитрый лис, агент Охтин, подвернулся – проглотил колобка-Шулягина. Вот и сиди теперь здесь, будто Иона во чреве кита…
Тесно, душно и в то же время студено. По полу несет сквозняком, отвратительно пахнет хлоркой и негашеной известью. Параша в углу… тоже несет запашком. Ползают «свои» и «чужие», покусывают. Поганое место! Поганое!
А кормят чем?! У которых есть кто на воле, тем хоть получше тут жить. Шулягин же семьей не обзавелся. Надобности не было. А сейчас жалел… Приходила бы какая-нибудь тихая бабенка, принесла б когда маслица или свежую булку – не те черствые огрызки, которые приходится здесь грызть, – а то и колбаски чесночной, Шулягиным обожаемой более всего на свете. Хорошо соседу, шулеру Петьке Ремизу – к нему наведываются аж две бабы, и всякая норовит передачу пообильней, повкусней передать. Конечно, Петька не жмот, не жлоб, иной раз от него и Шулягину сладкий кус перепадает, а все ж не свое, не разъешься. Эх, выйти бы на волю! Сейчас бы в «Самокатном» тарелку щей со сметаной… чтоб поровну – щей и сметаны… да хлеба ржаного, только что выпеченного, кислого, да со шматом масла… Масло на горяченьком хлебе сразу подтает и легко впитается в ломоть… А из тарелки будет торчать острым краем мозговая кость баранья… Щи с бараниной, только с бараниной!