Вообще, молодой Аксаков к семейству Матрехина привязался и не чувствовал ровно никакой неловкости, постоянно общаясь с карточным шулером, проституткой и горбуньей-монашкой. Единственным, кто ему не нравился, был Мурзик – сормовский грубиян-красавчик, еще один ученик Поликарпа Матвеевича, ходивший в кумачовой косоворотке под длинным пиджаком, в пошлом лаковом картузе и не менее пошлых высоких черных сапогах с «гамбургскими передами» (голенища лаковые, а головки из матовой кожи). Иногда, в слякотный день, Мурзик являлся в кожаных калошах – резиновых он не признавал!
Вот уж воистину:
Но если постричься, побриться
И спрыснуться майским амбре, —
Любая не прочь бы влюбиться
И вместе пойти в кабаре.
Оособенно от Мурзиковых галош Дмитрию становилось дурно и хотелось в голос хохотать. Но расхохотаться в лицо Мурзику мог бы только самоубийца: ведь тот обучался у Морта не столько шулерским приемам, сколько метанию маленьких, коротких, чудовищно острых ножей, рукояти которых были помечены его инициалом – М . Зачем ему нужно столь жестокое и пугающее умение, Дмитрий не ведал и ведать не желал. Как говорится, во многой мудрости многая печаль, а у Аксакова и так в жизни печалей хватало, в основном из-за безденежья.
Увидав Любаню, Дмитрий приветливо улыбнулся – уж очень она была хорошенькая с этими своими светло-карими глазками, и носик у нее был пока еще на месте, миленький такой, пряменький. Однако она, всегда улыбавшаяся в ответ, на него сейчас даже не взглянула. С негодованием вытаращилась на Матрехина и зашептала:
– Дядя Поля! Ты что ж делаешь-то?!
– А что такое?! – озадачился Поликарп Матвеевич, который совершенно спокойно относился к тому, что племянницы называют его женским именем.
– Тс-с! – прижала Любаня палец к губам, грозно свела брови, и Матрехин послушно сбавил тон:
– Что делаю, говоришь? Урок даю, вишь ты, Мите. Обычный урок.
– Какой урок, дядя Поля?! – с прежним выражением негодования прошептала Любаня. – Какой может быть урок?!
– Сама знаешь какой, – проказливо хмыкнул дядюшка. – Иль забыла, чем промышляем?
– Я-то не забыла, да вот ты, видать, забыл все на свете! – прошипела Любаня, словно змея, которой наступили на хвост. – К тебе ж нынче барышня прийти должна, жениха привораживать!
Матрехин раскрыл рот и секунды три так и сидел, имея на лице самое растерянное выражение. Потом звонко шлепнул себя по лбу, испуганно вздрогнул от получившегося звона и вскочил из-за стола:
– Пришла, что ли?
– Пришла, пришла, – закивала Любаня. – В сенях ждет.
– Ешки-калабошки! – Матрехин схватился за голову и кинулся в соседнюю комнату, приговаривая: – Да мы в один секунд все уладим, все устроим, в один секунд! Митя! Чего сидишь? Уходи покуда! Дела у нас тут, дела! Потом придешь!