«Дуры вы ненормальные!» – чуть не крикнул он, но поймал на себе внимательный взгляд Виктора – и прикусил язык. Нет, нельзя себя выдавать, показывать своих истинных мыслей. Это опасные, очень опасные люди. Фанатики!
– Ее называют эсеровской богородицей, нашу Марию Спиридонову, – с воодушевлением произнес Павел. – Спасибо, товарищ Тамара. Я счастлив, что жизни, возложенные на алтарь революционного будущего, не забываются, что подвиги, свершенные во имя светлых целей, по-прежнему вызывают восторг молодых.
Шурка скрипнул зубами. Слова Павла показались ему донельзя фальшивыми. А девчонки, дурищи, смотрели на Павла, как жены-мироносицы – на Иисуса. Может, они влюбились в него?
Шурка насупился.
– А сейчас пора проститься, – сказал Павел. – Для первого раза достаточно. О времени и месте новой встречи я сообщу вам через товарища Ларису. Честно говоря, обеспечение конспирации здесь мне не кажется надежным.
– За моих боевиков я ручаюсь, – пробормотал Виктор. – Но за тех, кто наверху…
– Ладно, посмотрим, – кивнул Павел. – Выведи сначала молодого человека, потом вернешься за девушками.
Шурка не поверил своим ушам, своему счастью. Уйти отсюда?! Неужели возможно такое?!
Он что-то пробормотал на прощание, что-то совершенно бессвязное вроде: «Слава труду!», хотя при чем здесь труд и откуда он вообще взялся, и сам не понимал.
– Ладно, топай, товарищ, – хмыкнул Виктор и подтолкнул Шурку к лесенке.
Наверху показалось необыкновенно светло, хотя за окном уже порядочно смерклось, и холодно. У Шурки немедленно заклацали зубы. В соседней комнате из компании конспираторов остались только Альмавива (партийную его кличку Шурка успел позабыть) и Грачевский (кличка неизвестна). Альмавива спал на диване, Грачевский сидел у стола, опустив руки на голову. Вроде бы тоже спал. Но, услышав шум, актер вскинулся, посмотрел на Виктора. Глаза у него были стеклянные, рот страдальчески кривился.
– А… мне… мне… – проблеял он, моляще протягивая руку.
Виктор отмахнулся:
– Погоди, Павел сейчас выйдет.
– Не мог… не мо-гу… – начал было стонать Грачевский, но Виктор показал ему кулак, и актер умолк, только на щеки выползли две большие, словно бы сценические , словно бы глицериновые слезищи. «Вот напился, ужас!» – брезгливо подумал Шурка.
Да, на столе аккуратно стояли две пустые бутылки. От закуски остались одни засаленные газетки.
Пролетарии исчезли.
– Те двое – сбежали, что ли? – удивился Шурка.
– Никуда они не сбежали, здесь они, – загадочно ответил Виктор. – Ты их не видишь, зато они тебя видят. Понял?