– Ну, что стоишь? Иди, ты ее помощником остаешься... Но попробуй ей хоть слово против сказать – живо шкуру спущу и к госпоже в деревню отправлю.
– Помилуй, хозяин! – загнусавил Свен, – Ничего худого я против этой бабушки и в мыслях не имел. Я ж не знал, что она ключница твоя, и никто не знал.
– Ну, так теперь знаешь. Пошел прочь! Да позови мне... ключницу.
Бабка явилась почти сразу. Была она вся какая-то всклокоченная и растрепанная – видно, нелегко ей дался бой за ключи.
– Ну, что, старая, нагнала страху на моих холопов? – ухмыльнулся Эрик.
– Дрянные, скажу я, у тебя холопы. Совсем от рук отбились, хозяйское добро не берегут, от работы отлынивают, только себе добра нахапать и норовят и...
– Постой, постой, бабка. Я уже слышал, как ты моих слуг чихвостила, так что теперь знаю, каких подлецов все это время возле себя держал. Я тебе вот что скажу: раз ты так за мое добро радеешь, то уж бери ключи от кладовых и становись ключницей.
– Я, ключницей? – голос бабки задрожал.
– А что? Ты бабка еще справная, резвая, справишься, небось. Или нет?
Бабка, раскрасневшаяся как девица, потупила глаза и скромно произнесла:
– Думаю, что справлюсь, господин хозяин.
– Только вот кое-что в тебе подправить следует, – продолжал Эрик.
– Чего еще? – встрепенулась и ощетинилась старуха, готовая до конца отстаивать неповторимость своего характера.
– Одежу тебе надобно новую справить, вот что, – ответил Эрик.
Лицо старухи вытянулось. Потом она, по-видимому, решила все же протестовать, но поглядела на свою штопаную-перештопаную рубаху, и спорить не стала. Сказала только:
– Спасибо, господин-хозяин, – и непривычно тихо исчезла за дверь.
– Ключи сегодня же у Свена возьми и его у себя в помощниках оставь, – вслед ей крикнул Эрик.
Прошло несколько дней с тех пор, как Эрик вернулся в Киев. Он уже привык заново к родному городу и теперь старался сделать так, чтобы его полюбила и Лаура. Страдала фряженка от холода, от чужих нравов незнакомой страны. Русская речь плохо давалась ей, и это тоже обижало – словечком перемолвиться она могла только с Эриком, только через него обратиться к слугам. А слуги за ее спиной смеются над ней!
Постепенно угасал в Лауре тот свет, которым полны были ее глаза, исчезала радость жизни. Эрику казалось, что Лаура грустит по далекой родине. Вроде бы, что ей там – рабство, голод, чужая воля? А все равно – могла она там с любым человеком поговорить, да и от холода не мучалась.
Эрик успокаивал Лауру, твердя, что за зимой обязательно придет весна. Но, глядя в окно, за которым во всю бушевал холодный осенний ветер, Лаура отказывалась в это верить.