Дьявол остановился рядом.
– Иди, дальше я сам, – сказал, с трудом переводя дыхание, Шатов.
– Хорошо, – сказал дьявол.
– Слышишь, – окликнул его Шатов вдогонку.
– Что?
– А почему все так восхищаются моим выбором дома? Ты не в курсе?
– А ты сам еще не понял? – ответил вопросом на вопрос дьявол.
– Нет, – тихо ответил Шатов.
– Удачи тебе, Шатов, – донеслось из темноты.
Удачи тебе, Шатов, повторил Шатов, поднимаясь на крыльцо. Удачи. А в петельку не хочешь? Как они не боятся, что ты можешь добровольно шагнуть в петлю. Или писануть себя по венам? Как это они не боятся?
Или они раньше тебя поняли, что ты не станешь спрыгивать с поезда вот таким пошлым образом? Что ты будешь держаться за свою жизнь обеими руками? Чего ты больше хочешь, Шатов? Понять, что с тобой происходит, или выжить?
Чего тебе хочется больше?
В комнате горела люстра. Шатов поморщился от ее яркого света. Что теперь?
Комната начала угрожающе покачивать стенами.
Ложись спать, Шатов. Просто ложись спать. А там… Шатов толкнул дверь в спальню, включил свет и замер. На постели, прямо на покрывале, лежала Светлана. В своем шикарном черном платье.
Туфли валялись на полу.
Шатов постоял в дверях, потом выключил свет и вышел в гостиную. Ноги почти совсем не держали. На тахту, приказал себе Шатов.
Снять обувь сил у Шатова уже не хватило. Как только он лег на тахту, та начала бешено вращаться, совершая мертвые пели, одну за одной, одну за одной…
Перегрузка вдавила Шатова в подушки. Комок подступил к горлу.
Шатов закрыл глаза. Перед ним разверзлась бездна, в которую водопадом уносилась вселенная. Звезды и туманности, размазываясь по черной бумаге пространства, превращались в желтые полоски, переплетающиеся друг с другом в толстый упругий жгут.
Жгут раскалился до белого цвета, Шатов попытался зажмуриться и вспомнил, что и так лежит с закрытыми глазами. Комок огня рос, заполняя собой вселенную, огненная, покрытая оспинами лопающихся пузырей, поверхность – приближалась к Шатову. Шатов попытался оттолкнуть ее. Левой рукой.
Ладонь прилипла к раскаленному комку, боль пронзила каждую клеточку Шатова, словно это вернулся приступ. Шатов закричал, боль разом исчезла, и все вокруг заполнила тишина. Мертвая, безжизненная тишина.
Шатов попытался застонать, но тишина проглотила и это звук.
И дышать этой тишиной было необыкновенно трудно. Она не хотела проникать в горло. Она не хотела наполнять легкие. Она, проникнув наконец в них, не хотела убираться наружу. Она хотела поглотить Шатова.
И послышался звук.
Далекий и слабый, словно звон комара. И, словно звон комара, раздражающий и несущий в себе угрозу.