Еще верст двадцать, до самого полудня, слева и справа от дороги виднелись хутора, только что поставленные, а то и шатры или палатки там, где еще ничего не успели поставить. Тянуло гарью: дурной лес и кустарник разрешено было выжигать на корню.
Седоусый, хотя совсем не старый казак, видя затруднения Глеба, пристроился рядом с ним и поехал молча, лишь чуть подчеркивая особенности посадки, и вскоре Глеб освоился и с седлом, и со стременами, вынесенными непривычно вперед. Вот так, слегка откинуться…
Его удивил Алик, держащийся в седле с великолепной небрежностью. Что-то новое появилось в его лице, сгладив запекшуюся вражду к далекому и невидимому ли, глубоко ли спрятанному в себе… И подобное же произошло с Кириллом Асгатовичем. Волчья бы шапка, да расшитый халат, до кривая сабля – были бы ему кстати. Перехватив взгляд Глеба, он чуть улыбнулся, обнажив верхние зубы – и стало ясно, что думает он о том же.
Дорога раздвоилась: по-над рекой, к дальним хуторам – направо; и через излучину, напрямик, к скитам и зимовьям – налево. Туда и двинулись по неторной, несколько дней неезженой, перехваченной поперек паутиной. Дневной привал был короток, обеда не варили, съели лишь по куску холодного в маринаде мяса да по ломтю не успевшего остыть хлеба. И к вечеру, после заката уже, вышли вновь к реке. Искупавшись и искупав коней, поели плотно кулеша и улеглись под полотняным навесом. Звезды висели низко, как сливы…
На другой день тот же седоусый казак, Мирон Игнатьевич, дядько Мирон, также пристроился рядом с Глебом и начал разговор. Служил он второй пограничный срок, за младшего брата, которому пойти было не с руки. У самого же Мирона сыновья взрослые, неженатые, хозяйство вести могли вполне… Не спрашивая ни о чем впрямую, он все подводил разговор к целям похода. А не добившись ничего, сам стал рассказывать о прошлогоднем случае, когда в тех же местах охотники поймали карлу. Какого? Вот, чуток повыше сапога. А так – человек человеком. Одетый, обутый, хоть и в драном во всем. И даже говорил будто бы по-русски, только больной он, что ли, был: бредил, все звал кого-то. Везли его в Крепостец, беднягу, да так и не довезли: помер дорогой. Не по этому ли делу и мы-то едем? Глеб ответил невнятно. Рассказ дядьки Мирона растревожил что-то в памяти, и вылезли некстати слова: «червонная зона». И – вновь заболело, всплыло и растеклось, зачерняя все вокруг, чувство совершаемой ошибки…
Я что-то знаю – и не могу вспомнить… Что-то очень важное.
Альдо… Почему не зашел? Постоял у дома – и не зашел.
Что-то не пустило.