В доме раввина Пинхуса-Элиэзера
Наши родственники в Берлине не пустили нас в дом. Кто упрекнет их в этом? Восемь детишек, один меньше другого. Не было у них своего дома вопреки сплетням тетки. Жили они в большой квартире в гетто пна Драгонерштрассе. Была у них лавка, в которой торговали битой птицей. Они сняли для нас поблизости комнату с кухней и заплатили за месяц.
А откуда взять денег на еду? У моего отца пухла голова от забот. С утра до вечера он был на ногах, ходил от одного набожного еврея к другому, пытаясь убедить их в том, что крайне необходимо основать собственную общину выходцев из Галиции. И конечно, община должна иметь свою собственную синагогу. А он согласен быть в ней раввином за совсем небольшую плату. Но у евреев с Востока было много других забот. Им приходилось вести жестокую борьбу за существование. А те, у кого были деньги, не спешили с ними расстаться. Ничего не получалось. Мой отец остался без куска хлеба. Наверное, он был плохим агитатором за собственные интересы. Один из его сторонников взял дело в свои руки. Он уговаривал этих евреев до тех пор, пока не убедил, что так оно и должно быть. Они образовали свою общину, и мой отец стал их раввином.
Но это еще не избавило наше семейство от нужды. Чтобы две взрослые дочки пошли работать, отец не соглашался. Лучше голодать» чем идти в чужой, непонятный мир. Некоторое время мы ежедневно получали обед из еврейского приюта для беженцев. Его приносила мать. Другие женщины рассказывали ей, что они немного зарабатывают надомной работой. Мать, чьи мысли никогда не переступали порога дома, в этой нужде переборола себя. В один прекрасный день она явилась с большим рулоном полотна. «Ну, детишки, сядем рядком и начнем шить кальсоны, рубашки. Для мужчин. Будем шить каждый день, кроме субботы. Начнем зарабатывать деньги, вы теперь каждый пень сможете есть досыта». Мать кроила белье, старшие сестры шили его на швейной машине, которую нам одолжили родственники. Мы, маленькие, пришивали пуговицы. Петли делала мать. Полотно нам доставляли на дом. Такой артели его требовалось немало. Мы шили как одержимые. Мы шили на войну, но не думали об этом. Мать была счастлива что-то сделать для детей. Впервые в жизни мы услышали, как она поет. Думаю, что впервые и как она смеется. Очень она любила песню «На чердаке». Хорошая песня. Мы, дети, пели припев. Она и сегодня звучит у меня в ушах.
Моя мать была тихим, замкнутым человеком. Ее брак, наверное, был не очень счастливым. Прежде всего из-за ее комплекса неполноценности. Была она на несколько лет старше отца, крупной, широкоплечей, с грубыми чертами лица, которые немного смягчала синева глаз. Какие были у нее волосы, не знала она сама. Она их просто не имела со времени свадьбы. Ее заставили сбрить их, прежде чем идти к алтарю. Так требовал ритуал. Теперь она стригла их каждый месяц. Почти до лысины. Она носила парик, который делал ее старше и еще некрасивей. Мужчинам ритуал запрещал стричь волосы. Они носили длинные бороды и пейсы почти до плеч. Безумный мир.