К приближении усадьбы Можжевельник догадаться было нетрудно – склоны гор, полого сбегающие к морю, густо покрывали заросли можжевельника, торчащего меж плоских темно-серых камней. Кое-где их присыпало снегом. Зима набирала силу, и в долинах подальше от берега бонды уже разъезжали на санях, но здесь влажное дыхание моря растапливало снег и оставляло лишь беловатую изморозь на темно-зеленых островках мха.
– Ну, что, скоро приедем?– то и дело спрашивал кто-нибудь из домочадцев Гуннвальда.
Люди устали в многодневном путешествии и мечтали обрести хоть какой-то приют, пусть ненадолго. Однако ехать к Ингстейну хевдингу без Вигмара Гуннвальд и его люди дружно отказались.
– Одинаковым птицам лучше летать в стае!– сказал Гуннвальд, когда наутро после поединка с Гейром Вигмар завел речь о расставании.– В наших краях так говорят. Ты – надежный человек, и мы тебя тоже пока не подводили. Зачем же нам расставаться – чтобы тролли сожрали нас поодиночке? Если тебе надо ехать не к нашему хевдингу, а к чужому, то и мы поедем с тобой. Конечно, сейчас не лучшее время для путешествий, но судьбу не выбирают!
День был довольно ясный, между беловато-серыми облаками проглядывало солнце. И вдруг пошел снег. Большие пушистые хлопья падали медленно, редко и величаво, как будто кто-то наверху сыпал пух из горсти. Снежинки исчезали, едва коснувшись земли, и в отсветах солнечных лучей их медленный полет казался чудом, приветственным знаком зимы. Рагна-Гейда улыбалась, ловя их на ладонь: почему-то этот странный снегопад под солнцем показался ей добрым знамением.
– Вон она, усадьба!– сказал Гейр, первым заметивший нагромождение дерновых крыш на берегу фьорда и несколько столбов дыма.– Это и есть Можжевельник.
– Ты бывал здесь раньше?– спросил Стейнмод.– Все же приятнее приехать в знакомый дом.
– Мы не раз проплывали мимо,– ответил Вигмар.– И этим летом тоже, когда плавали к кваргам на торг… Пытались плавать. А заходить сюда нам не случалось.
– Ничего!– бодро утешил его Гуннвальд.– В жизни все когда-нибудь приходится делать в первый раз.
Эльдис ехала в середине строя, стараясь спрятаться между другими женщинами. При мысли о том, что сейчас она увидит своего настоящего отца, в груди ее что-то обрывалось, а сердце проваливалось глубоко-глубоко, чуть ли не в самый Нифльхейм. С тех пор как она узнала о существовании отца, образ его так и этак рисовался в мыслях. Вокруг не было никого, кто мог бы ей рассказать о настоящем Вальгауте Кукушке, и живому воображению Эльдис он представлялся то добрым и ласковым, то грозным и суровым. «О, какая прекрасная у меня дочь!– быть может, скажет он.– Как я мог прожить столько лет, ничего о тебе не зная! Как мне не хватало тебя! Вы с моей матерью похожи, как две горошины из одного стручка! Теперь мы всегда будем вместе!» А может, он только нахмурится и скажет: «Как будто у нас здесь мало своих бродяг! Любая рабыня может притащить своего щенка и сказать, что он мой! Проваливайте! Я и в дом не пущу людей, среди которых один объявлен вне закона!»