— Уж и не знаю, что у нее на уме, госпожа Мак-Рица.
— Я полагала, она оставит нас в покое.
— Она сказала, что хочет помочь нам и ободрить молодежь.
— Она что-то замышляет, — угрюмо повторила Летиция. — Эти кексы имеют целью подрыв моего авторитета.
— Да что вы, Эсме всегда так стряпает, — утешила ее маманя. — Нет у нее таланта к готовке, и все тут. Вашего авторитета, говорите?
— С флажками она почти закончила, — доложила кума Бивис. — И теперь ищет новое занятие.
— Что ж… пожалуй, поручим ей «Счастливое уженье». Маманя непонимающе воззрилась на Летицию.
— Это тот огромный чан с отрубями, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?
— Да.
— Вы хотите доверить это бабане Громс-Хмурри?
— Да.
— Чувство юмора у нее не совсем обычное, предупреждаю.
— Доброе всем утро!
Это был голос бабани Громс-Хмурри, знакомый мамане чуть не с рождения. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.
— А мы тут гадали, не поручить ли вам чан, барышня Громс-Хмурри.
Маманя вздрогнула и сжалась. Но бабаня сказала только:
— С радостью, госпожа Мак-Рица. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда они выудят подарочки.
И мне, подумала маманя.
Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.
— Зачем это тебе?
— О чем ты говоришь. Гита, я тебя не понимаю.
— Я видела, как ты взглядом усмиряла жутких тварей, Эсме. Один раз ты при мне поймала единорога! Что ты задумала?
— Все равно не понимаю, о чем ты. Гита.
— Ты злишься, потому что они не хотели пускать тебя на Испытания, и замышляешь страшную месть?
Подруги разом посмотрели на поле, которое мало-помалу заполнялось народом. Одни старались выиграть в шары свинью, другие штурмовали натертый салом шест. Ланкрастерский любительский оркестр пытался исполнить попурри из любимых мелодий — жаль только, что все музыканты играли разное. Малышня дралась. День обещал быть жарким. Возможно, это был последний жаркий день в году.
Взгляды подруг притягивал огороженный веревками квадрат посреди поля.
— Ты собираешься участвовать в Испытаниях, Гита? — спросила бабаня.
— Ты не ответила на мой вопрос!
— На какой такой вопрос?
Маманя решила не ломиться в запертую дверь.
— Да чего греха таить, собираюсь, — призналась она.
— Тогда от души надеюсь, что ты победишь. Я бы за тебя поболела, да не хочу обижать остальных. Лучше смешаюсь с толпой и буду сидеть тихо как мышка.
Маманя решилась на коварство. Ее лицо расплылось в широкой розовой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:
— Ага, ага. Вот только… мне-то ты можешь сказать, правда? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты тихонечко дать мне знак, что приступаешь, а?