– Если ты Каган, почему ты Винцас?
– Кто ты? Еврей? Литовец? А может, космополит? Нет? Года три назад по всей округе таких искали, а не знали, что рядом, под боком притаился.
– Соблазнил дочь честного гражданина Лапкаускаса. Он первым землю отдал, первым на выборы приходит, трудовое задание изо дня в день перевыполняет. А ты ребенка сделал, бросил девушку, хотел своим аморальным поведением замарать высокое звание советского работника! Советскую власть дискредитировать!
– Мы теперь все распутаем… Мы докопаемся, почему в твоих колхозах дела не идут на лад. Мы все знаем. Признавайся, тебе же лучше будет.
– Говори, быстро… Каким шифром твой мнимый дядя из Америки письма писал? Ну, живо!
– В партию хотел пролезть? За партийным билетом спрятаться? Затем – тишина. Такая хорошая. Вот бы длилась так без конца, отгоняя страшные мысли.
– Разрешите мне позвонить по телефону. Я вас очень прошу… Пожалуйста.
– Кому?
– Юодейке, первому секретарю.
– Юодейке? Что ты еще знаешь о нем? Быстро! Быстро! Что еще?!
Сидели они с Таней перед плотно завешанными окнами и ждали главного.
Откуда им было знать, что там, в комнате, у стены, Винцукас должен отвечать на вопросы, что порой он сам бы рад ответить, да не может вымолвить ни слова.
Дождалась наконец, увидела: на той стороне главный выходит. Перебежала через улицу, держа Таню за руку.
– Добрый день… – сказала.
Он не остановился.
Тогда догнала его и осторожно взяла за локоть:
– Как Винцукас, почему так долго не возвращается?
– Не знаю, не знаю. Не смотрел еще это дело.
– Дело? Ведь нас тут каждый знает, я сама все рассказать могу, всю жизнь, если надо…
– Не надо, не надо. Если понадобитесь, вызовем.
– Я вам все могу, если только захотите…
– Не мешайте, мамаша. Отойдите, пожалуйста. Она нагнулась к девочке:
– Таня… Ты скажи, попроси…
– Дяденька! Почему Винцукас не идет домой?
– Посторонись, мамаша! А не то часового крикну! Попрошу… Чуяло материнское сердце. Сразу поняла. Не ерунда это и не чепуха какая-то.
Еще Лапкаускас недавно встретился.
– Нет худа без добра… Иль нет, кума? Ишь не женился, а? И слава Богу, и хорошо, а то ведь загремел теперь. Международный, надо же! И кто бы мог подумать?.. Лаймуте-то наша ничего, оправилась, и ребеночек, слава Богу, неживой родился. Не бойся, кума, много не дадут. Может, десятку, а может, и все пятнадцать. Нет худа… а?
Юодейка приезжал.
Вылез из газика, подошел к ней:
– Здравствуй. – Здравствуй.
– Как живешь, как держишься?
– Так и держусь.
– Может, надо чего? Скажи, мне ведь можешь сказать.
– Чего мне понадобится…
– Ждешь?
– Жду. – Жди.