На одних рисунках была изображена я, на других – трупы. Моих изображений было множество: наброски для Мадонны повторяли мое лицо десятки раз, на всех было запечатлено одно и то же серьезное, недоуменное выражение, которого я у себя не подозревала – наверное, оттого, что никогда не бывала такой спокойной и молчаливой. Он искал верный угол поворота для моей головы, верный ракурс и в процессе своих поисков сделал один такой портрет, где я смотрю прямо на зрителя. Он чуть-чуть сместил зрачки, и результат получился поразительный. Эта молодая женщина выглядела такой – я даже не могу подобрать точное слово, – такой напористой, в ее взгляде вместо радости читался некий дерзкий вызов. Пожалуй, не будь у этого лица моих собственных черт, я бы сочла его выражение почти непристойным.
А еще там были наброски мертвецов. Сначала – мужчина с распоротым животом, которого я уже видела; еще полдюжины зарисовок этого тела с извлеченными внутренностями. Потом – другой торс, на сей раз удавленника: тело было распластано на земле, словно его только что вынули из петли.
Веревка все еще врезалась ему в шею, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, а по ногам струилось что-то темное – очевидно, испражнения.
Кроме мужчин я обнаружила изображения женщин. Одна старуха, тоже обнаженная, с обмякшим и обвисшим животом, лежала на боку, прикрыв голову рукой, словно пыталась защититься от смерти, другая рука была вывернута под странным углом, как у сломанной куклы, все тело покрывали раны. Но больше всего меня испугала другая женщина – молодая.
Она была распростерта на спине, нагая, и ее я уже видела прежде. Это было тело той самой девушки, изображенной на эскизе для фрески в часовне: там она лежала на носилках в ожидании чуда Господня, которое должно было воскресить ее из мертвых. Но здесь воскрешения ждать не приходилось. Ибо на этих зарисовках она была не только мертва, но и изувечена. Ее лицо искажала гримаса муки и ужаса, а вся нижняя половина ее живота была рассечена, и то, что там находилось, выставлено напоказ. И среди беспорядочных окровавленньгх комков внутренностей я безошибочно опознала маленький, но четко прорисованный человеческий зародыш.
– Мона Алессандра! Повар говорит, что еда готова!
От голоса Марии сердце у меня чуть не выскочило из груди.
– Я… Сейчас я приду, – отозвалась я, поспешно пряча листы бумаги между складок юбки.
Выйдя на солнечный свет, я увидела поджидавших меня Марию и Эрилу. Эрила бросила на меня откровенно подозрительный взгляд. Я отвела глаза.
– Ну и что вы там нашли? – осведомилась она, когда мы стали подниматься по узкой лестнице, которая вела к двери ризницы. Она шла первой и держала перед собой поднос.