Когда Мартина вернулась домой, по обыкновению полумертвая от усталости, она впервые обнаружила, что ласковая сила рук Даниеля, его добродушное лицо, его голос способны в корне измениться, подобно, скажем, мирному кухонному газу, взрыв которого может в один прекрасный день разрушить целый дом. Впрочем, ей давно уже пора было заметить горьковатый привкус в ее отношениях с Даниелем, она давно должна была почувствовать утечку газа, постепенно наполнявшего их маленькую квартирку, утечку, в результате которой в один прекрасный день произойдет взрыв… Найденная бумага оказалась той искрой, от которой все вспыхнуло. «Позор!» – ревел Даниель, но когда он заговорил тихо, то показался Мартине еще более страшным.
– Ты хочешь продать наши души дьяволу за комфорт, за удобства? Ты хочешь, чтобы мы стали рабами вещей, всякой дряни?
И он сорвал со стены картину с грешницей, распахнувшей свой плащ перед судьями… Отнес ее на кухню и вдребезги разбил о плиточный пол.
– В рассрочку, – сказал он, спокойно топча осколки, – со льготными условиями платежа…
И вышел, не дав Мартине опомниться.
Теперь она могла снова начать ждать его, как это было когда-то. Только он ведь мог больше и не вернуться. Она не плакала. Она смотрела вокруг: на стены, на вещи, которые так любила и которые неизменно приносили ей радость, несмотря на все тяготы, на усталость… Даниель все это презирает, он и ее презирает. Нет, он не схватил ее за волосы, не швырнул на пол, но в его глазах была ненависть, и по тому, как он раздавил каблуком стекло картины, она могла себе представить, что он в состоянии раздавить и что-нибудь другое. Скажем, их любовь.
Это был самый страшный день в ее жизни. До сих пор она часто приходила в отчаяние, когда у нее не было того, чего ей хотелось; в этот день она потеряла то, что у нее уже было – счастье. Ведь вопреки всему она все-таки была счастлива. Правда, она работала, как каторжная, и в «Институте», и на дому у клиенток, чтобы выплачивать взносы. И притом жила в постоянной тревоге: только бы на работе об этом не узнали, только бы не стало известно, что она отбивает у фирмы клиенток, стараясь создать себе частную клиентуру!… Но не могла же она допустить, чтобы на ее заработок наложили арест, чтобы разразился скандал из-за повестки в суд… Со всеми этими заботами она справлялась. И, несмотря на усталость, на беспокойство, все же была счастлива. Она все сносила мужественно, даже то, что не видалась со своими, так как чувствовала себя виноватой перед мамой Донзер, которую она вынудила заложить золотую цепочку. Мадам Донзер не знала, что Мартине известно об этом, она терялась в догадках, почему та к ним не приходит, огорчалась и часто плакала, а мсье Жорж, который был в курсе всего происшедшего, не мог простить Мартину. Впрочем, мадам Донзер беспокоилась не об одной Мартине, но и о Сесили: выйдет она замуж за мсье Женеска или не выйдет?